Индия-Пакистан

Хочу вас познакомить с историей одного человека. Монаха, священника, схимонаха...

Много раз перечитывала, удивлялась и поражалась величию Бога, что проводит душу через великие испытания и все устрояет к спасению...
Итак, начнем...

Старец иеросхимонах Сампсон (его фамилия — Сиверс) родился 10 июля (27 июня по церк. стилю) в 1898 году в г. Санкт-Петербурге в день преподобного Сампсона Странноприимца.

Отец Батюшки — граф Эспер Александр Сиверс — получил высшее военное образование в Академии Генерального штаба, затем был начальником штаба генерала Рузского, командующего Северным фронтом под Ригой, в чине полковника.

До фронта Эспер Сиверс был личным советником и другом императора Николая И. У царя много было печалей и неприятностей в те годы. Император часто посещал семью Сиверсов. Он приезжал на "Ваньке" (так в шутливой форме называл император своего скакуна), в потертом военном сюртуке, душевно беседовали за столом. Император брал тогда еще маленького Батюшку к себе на колени. В такой домашней обстановке император отдыхал.

Отец Батюшки был благородный человек, он страшно боялся обидеть любого человека. Любил раздавать милостыню. Для него было особым удовольствием прятать деньги и вещи от семьи и после раздавать людям. Больных животных лечил, ухаживал за ними. Рисовал замечательно, языки знал поразительно, семизначное число умножал ,в уме. Батюшка говорил об отце: "Он никак не мог понять, а зачем это — верить, и как это — верить? У него не было какой-то клетки в мозговой коре".

Дед Батюшки — известный академик, профессор Академии художеств. Работы его до сих нор хранятся в Зимнем дворце и в некоторых храмах г. Санкт-Петербурга, в т.ч. в Исаакиевском соборе. Дед находился на дипломатической службе и состоял в союзе Академии художеств. Он был прекрасный живописец, окончил итальянскую школу живописи.

Прадед, граф Александр Сиверс, был декабрист. После разгрома декабристов на Сенатской площади бежал в Италию и там умер.

А прапрадед Батюшки, граф Иван Севере, был один из сподвижников императрицы Екатерины II. Он был министром иностранных дел. Очень образованный, интересный, мудрый человек, Екатерина II очень ценила его за большой, разносторонний ум и подарила ему большое имение. Портрет Ивана Сиверса находится сейчас в Третьяковской галерее. "Умный Сиверс, заставивший своей серьезностью воздержаться Левицкого от улыбки, от которой не спасли священника седины и слезящиеся старые глаза

О матери своей Анне Васильевне Батюшка говорил: "Моя мать — англичанка, окончила консерваторию в Лондоне, образованный, разносторонне образованный человек. Приехала в Россию нечаянно, по весьма неожиданным обстоятельствам. После окончания консерватории она была обручена с индийским принцем, который должен был после венца увезти ее в Индию. Он был наследником престола индийского короля. Накануне свадьбы в Высокой Англиканской Церкви она узнала, что он нечестный, он имеет наложниц. Она поняла, что этот брак немыслим, и решила с ним расстаться. Послала визитную карточку ему, что свадьба не состоится и чтобы он оставил ее в покое. На это он прислал своих людей и сказал, что по закону востока она будет зарезана. Ей пришлось скрываться у своих теток, а потом пришлось бежать. Она села на какой-то пароход, который шел в Либаву, и, не зная ни одного слова русского языка (она владела только английским, французским, испанским и итальянским), бежала в Россию. Добралась до Либавы, от Либавы попала в Псков. Там она нанялась гувернанткой к какому-то богатому купцу, воспитывала его детей как англичанка. Потом нечаянно попала в Петербург и там встретила моего отца на балу, познакомилась и осталась навсегда в Петербурге. Приняла русское подданство и выпросила согласие, чтобы все дети были крещенные в Англиканской Высокой Церкви".

Была у Батюшки сестра Ольга и брат Александр. Ольга уехала в 1922 году в Лондон, где и осталась жить. А брат Александр погиб в Баку во время нэпа: он сопровождал делегацию американцев до Баку, потом до границы Персии, заболел там тифом и погиб.

С детства Батюшка получил от матери глубокое религиозное воспитание. Анна Васильевна "имела круглый год обычай утром читать Евангелие и молитвы, конечно, на английском языке. И я вместе с ней, помню, ежедневно, семи лет читал утренние молитвы и молитвы на сон грядущий на английском языке, стоя на коленях на ковре пред огромной иконой Благовещения, работой моего дедушки. И таким образом она в меня уже вселила с детства эту потребность в молитве. По воскресениям она собирала нас, детей, и занималась с нами законом Божиим. На картинках толковала нам Новый Завет и перевод молитв на понятный для детей язык. И так каждое воскресение. Отец в воспитание не вмешивался...

В 1909 году, в год смерти Чайковского, мне было 11 лет, мы жили в Траеках в Финляндии за Петербургом на даче. Я занимался своими делами, то есть строил какие-то шалаши, какие-то комнаты... И пришла одна еврейка к маме по каким-то торговым делам. А я пробежал мимо, занят был мыслями, как я буду что-то строить (это было в последний год до озарения меня Православием). Она спросила:

— Это Ваш сын?

— Мой.

— А Вы знаете, что он будет из чреды Аарона?

Мама поняла, в чем дело, а потом только рассказала.. То была не простая еврейка. Она очень внимательно всмотрелась в меня, что-то увидала над моей головой, как она потом сказала матери. Из чреды Аарона — священников."

Отрочество Батюшки проходило необычно. Его интересовали все вероисповедания, с которыми он встречался в Петрограде. Он кропотливо их изучал, очень часто ходил в православный храм.

"Я пришел один раз в храм "Спаса на водах". Это маленькая церквушка была построена в память погибшим в Цусимском сражении. Цусима — это русско-японская война. Там все иконы погибших кораблей были собраны и списки матросов и офицеров погибших кораблей. И вся церковь была исписана фамилиями и именами, и обратная сторона икон — списки погибших. Настоятелем был о. Михаил, ученик Иоанна Кронштадтского, прозорливый старец. Ему было 90 лет. Бывший матрос.

Моя мать оставалась в храме Англиканской Церкви, а я пешком один — в Русскую Церковь. Очень мне нравилась русская литургия. А пел хор моряков в форме Балтийского флота. Замечательно! Ну я, конечно, ничего не понимал, для меня русский язык был очень трудный. Это было уже в 1909 году. Наконец, я подошел к отцу Михаилу. Как-то сам подошел к Кресту. Он заметил, что я хожу каждое воскресение.

— Как тебя зовут? — Эдуард.

— Эдуард и ходишь к нам? А что тебе нравится? Я говорю:

— Все нравится у вас. Я хочу быть православным.

— Тогда, — говорит, — как читаешь в молитве Господней: "Да святится Имя Твое", ты мне объясни, пожалуйста, что значит "Да святится Имя Твое"?

Я тик-мик, тик-мик...

— Ну ведь не знаешь? Какой из тебя православный? Через год приходи и будешь православным.

Я с носом так и ушел. Провалился публично при всех.

Вы представьте себе: 12-летним мальчиком, когда я милостью Божией познал Бога и Православие, совершенно одинокий, брошенный Эдька, должен был противостоять отцу, матери, сестре, брату и родственникам. И так уйти в себя, и так молиться, чтобы не поколебаться и никак не биться с ними и против них, чтобы быть именно таким, каким именно показалось быть по духу.

Вот именно это привело меня к монашеству, потому что я узнал монашество 12-летним мальчиком. Я тогда ребенком знал, что люди мне не подскажут. Это мне подскажет Сам Бог каким-нибудь путем. Так оно и было.

У Батюшки были выдающиеся способности, и родители с радостью смотрели на него, как он возрастал, какой путь он изберет, столько дарований было в мальчике — прекрасно шла учеба, и музыка, и спорт, и конный манеж, и строительство.

Но несмотря на множество дарований, будучи еще ребенком, Батюшка тянулся к одиночеству. Это Богообщение давало начало монашества, потребность уединения

"Я тогда по-своему сочинял 3 — 4-словные молитвы, перечитывал их бесчисленное множество раз. Я прочитывал молитву Господню на 4-х языках, она мне была знакома. По-русски молитвы Господней я тогда не знал.

В 1914 году была первая империалистическая война. Я, наконец, получил собственную комнату: отец уехал на войну начальником Генерального штаба Армии генерала Рузского под Ригой, а я занял его кабинет. Там, наконец, я повесил свою первую икону, появилась лампадочка, свечи, и там я стал уже спокойно заниматься изучением этой духовной литературы. Я читал на всех языках: на немецком, на французском, на английском, и сличал и сравнивал, где кто прав. Хорошо изучил католичество, протестантство, французское реформаторство, учение Цвингли, Кальвина, и все это меня занимало. Целиком был занят изучением религии, вероисповеданий. Гимназию я кончил хорошо, блестяще, могу сказать, потому что тогда я получил все-таки приличное образование: четыре новых языка, греческий, латынь и даже древнееврейский. И мне была открыта дорога в университет или другое высшее учебное заведение без экзаменов. Я избрал себе Медицинскую Академию, поступил туда студентом и стал заниматься медициной. Запирал себя в морге и приучал себя к трупам, упорно над ними работая. Но только благодаря тому, что я много по-своему молился, по-разному молился, это терпение — оно все-таки превзошло.

Тогда решался вопрос, когда же я буду знать правду, кто же прав — католики, протестанты, православные, армяне — или еще кто-то. Этот вопрос был решен окончательно чудесным образом: однажды я пришел в часовню к Нерукотворному Спасу в доме императора Петра Великого и во время молебна перед этой чудотворной иконой я получил, скромно говоря, озарение. Я видел то, что люди не видели. И мне стало ясно, что именно только Православие сохранило благодать Святаго Духа, преемственную от святых Апостолов, чего я и искал.

И закончил я гимназию с хорошей отметкой по закону Божию. Программа была очень интересная. В наше время семинария может позавидовать — сколько мы знали тогда! Ведь мы проходили катехизис и все предметы, которые даются в семинарии в наше время. И без экзаменов, конечно, я мог поступить в Академию Духовную, если бы я захотел. Но я боялся оскорбить мою мать, причинить ей страдание, приняв православие. И вот этого удобного момента я ждал, по-своему выпрашивая милость Божию и Благословение Божие на это великое событие — стать православным человеком, а не каким-то смешным еретиком Высокой Англиканской Церкви, не имеющей ничего общего с благодатью Святого Духа, потому что Англиканская Высокая Церковь получила преемственность от запрещенного католического епископа, который рукоположил себе в помощь запрещенного католического епископа. Это было началом Высокой Англиканской Церкви. Эту нелепость я осознал уже с детских лет, когда докопался до истоков происхождения Высокой Англиканской Церкви. Значит, в ней никакой Евхаристии, никакого таинства — и речи не может быть.

И только в 1918 году, когда Батюшке было 19 лет, он решил вопрос о принятии православия и был крещен Сергием.

Надо было мне как-то провести летний отдых. И мне втемяшилось почему-то непременно устроиться в русский монастырь. И так я как-то об этом глубоко думал и как-то про себя молился, чтобы Господь имиже весть судьбами устроил.

И вот я иду по Моховой улице. На углу церкви праведного Симеона — моего будущего святого — и Анны встречаются мне два монаха Гервасий и Протасий. В рясах с крестом, с четками, только в шляпах... И подходят ко мне: "Молодой человек, о чем вы задумались?" Мне было 19 лет, я посмотрел на них — явные посланники Божии. Я говорю: "Мне бы хотелось познакомиться с монашеством и поступить в монастырь для того, чтобы узнать на месте, что такое монашество". — "Так, молодой человек, идемте вместе". Я говорю: "У меня сейчас денег с собой нет и надо вещи кое-какие взять". — "Вот мы и условимся, возьмите сундучок ваш и самое необходимое и приходите сюда к паперти праведных Симеона и Анны". (А я жил на Моховой, где жил министр внутренних дел Дурново, знаменитый царский министр. В этом доме у нас была большая квартира. Моховая, 12). — "Заберите с собой немножко денег на билет , рабочее платье потому что вы будете работать".

Вот я и явился. Маме сказал: "Я поеду в русский монастырь отдыхать." — "Ну, Эдя, поезжай".

Я явился. Они ждут, Протасий и Гервасий. "А мы взяли на вас билет , поезд отходит". Я не помню, с какого вокзала, на Псков. И поехали. Доехали до станции Торошино, проехав Псков.

"Вот мы и приехали, будем вылезать. Пойдем на станцию, там есть наше подворье, там стоит наша лошадь и бричка".

Какая-то маленькая часовня деревенская и при ней какой-то домик, какой-то монах там был. Вот и подворье. А рядом большой пустой дом был, заполненный ранеными и вояками, была гражданская война. Мы сели в бричку и поехали в монастырь, 26 км лесом по проселочной дороге. Болота, кочки и палки. Комаров — тучи. Помню, я здорово испугался. "Куда я еду, куда меня везут?" А дело сделано, я еду. Подъехали к какому-то небольшому озеру, проехали озеро. Вокруг озера — и обитель стоит. Маленький монастырь, огромные стены. Прежняя крепость Ивана Грозного, воевали с ляхами... Постучали. Ворота были закрыты. Прямо к Игумену. Игумен Василий — мой будущий хозяин, которого я возил, будучи кучером.

Маленькая такая, уютная-уютная обитель. Посредине обители кирпичный храм с одним приделом. По стенам — деревянные строения: баня, прачечная, трапезная, покои игумена, братский корпус, амбары, где хранилась мука и все богатство, которое давала нам земля, чтобы прокормиться. Скотный двор — за оградой, отдельно по всему монастырю могилы и надписи: схимник такой-то... Схимники лежат... Оказывается — все это непокорные бояре, которых Иван Грозный насильно постригал, и здесь они умерли. Там много их было.

...Игумен принял меня очень ласково. Когда я вошел, игумен даже встал, увидев мою окаянную персону. Поговорили очень хорошо. Велел меня отвести в рухольную, это склад, куда сдают вещи. Велели снять мой костюм, ботинки, галстук и т.д. И дали мне латаный подрясник какого-то покойного монаха и лапти. К лаптям, конечно, портянки. И скуфейку покойника-монаха. Сундучок отобрали: "Когда вы уйдете из монастыря, получите его обратно. Пока живете в монастыре, сундучок будет у нас. Умрете — сундучок пойдет на пользование кому-нибудь. Теперь пойдем, посмотрим келию вам." В келии стояли козлы, на козлах — доска, на доске — мешок, набитый сеном, и такая же подушка. Такое старое, очень ветхое одеяло, похожее на какую-то портянку. Гвоздь. "Вот на этом гвозде будете вешать ваш подрясник." Икона Божией Матери. Крест над ней, на столе керосиновая лампа, псалтирь, правильник, Евангелие на славянском языке... ну и все. "Вот, будете здесь жить".

Здесь в рясофоре Батюшку нарекли именем Александр в честь св. Александра Невского.

Ну и все. Живи как хочешь. Вот настоящее монашество, не то, что мы живем.

А на завтра на работу. Первое послушание было мыть коров. Там было 48 коров. Носить воду, конечно, из "качалки"... они тогда не ранены, обе руки были, я был такой ловкий, я спортом занимался до расстрела.

Сначала я мыл коров, потом мне предложили попробовать доить коров. Монахи стирали, монахи гладили, штопали, ухаживали за скотом. Женского персонала ни-ни. Если богомолка придет одна на воскресенье, то за ней караул специальный, чтоб никуда не уклонялась. В воскресенье, в двунадесятый праздник, в Преображение — пять богомольцев. Некому. До ближайшего селения было 10—15 км болотом, далее — деревни. Большей частью монастырь посещали старички. Остальные работали — ведь лето.

А потом мне предложили на кухне дрова рубить и помогать повару картошку чистить. Потом перевели меня на тесто: тесто месить в хлебную. Огромный чан, куда я должен был всыпать 2 мешка муки, завести эту брагу специальную, Затем воды, столько-то ведер конских, а потом я начинал уже мешать. Большое весло — и вот ходишь вокруг чана часа 3—4, месишь это. Опираешься, конечно, в живот, потому что невозможно тяжело. И когда тесто вскиснет, тогда начинаешь оттуда вытаскивать. Пекарь приходил уже на готовое тесто.

Потом меня посадили кучером игумена. Дали мне хорошую лошадь, рысака, бричку. Красавица была такая, названием Звездочка. Она меня очень любила, такая дружба с ней была... Я игумена возил на станцию, возил к властям, в сельсовет.

К нам стал приезжать агроном, описывали наше имущество, сколько у нас запасов разных. Потом послали нас драть кору, обложили нас налогами. Потом игумен вызывает и говорит: "Ты пойдешь в село Никандрово за поросятами. Нам надо платить налог мясопоставки, а у нас мяса нет. Значит, разводи свиней и сдавай государству. Надо это начинать". Вот меня, голубчика, и послали за поросятами. Дали мне большой мешок:

"Ну, Александр, иди! Лесом пройдешь, село пройдешь, в общем километров 40 пешком, не заблудись". Село Никандрово, недалеко от Никандровской пустыни преподобного Никандра Псковского. Знаменитая Никандрова пустынь. Я добрался туда, нашел эту избу, где условились продать двух поросят. Этих поросят — в мешок и пошел в монастырь. Весь я мокрый, они пищат, кричат, прыгают там в мешке, ведь он же неудобный, а мне идти еще пешком. Вот я помучился, помню, что даже плакал. Притащил домой. Они живы оказались, не подохли, ничего. А я шел долго, часов восемь, еле живой добрался.

Но вот дали потомство. Все отходы от пекарни, от трапезной шли на корм. Пошла мясопоставка. Знаменитая штука была.

А потом вызывает игумен: "Ты будешь табунщиком." 42 лошади было, и надо, значит, их пасти. Я был наездник хороший, с детства приучался к верховой езде. Любого скакуна я держал в руках. Мне дали хворостину подлиннее, сел я на лошадь без седла и погнал в лес. А за лесом поле, там волки. "Смотри, Александр, чтобы волки не съели ни одной лошади, а то мы с тебя спросим".

Всенощная в субботу, а мне лошадей пасти всю ночь. Звонят к обедне, а я гоню своих лошадей домой. Лошадей пасли в пустыньке. Это была просто изба в лесу. Там сидел кот, петух без кур и множество тараканов. Но представьте себе: что за саженная ночь, глухой лес, тишина, бесов полно. Я — молодой послушник, инок Александр, и вот надо мне там всю неделю жить, ночью пасти табун, загонять в монастырь и возвращаться сюда. Ну что же: послушание есть послушание.

Хотя это был именно животный страх. Меня бесы дразнили. Тогда я был неученый человек по монашеской части, в этих вещах не разбирался. У меня была икона Божией Матери, керосиновая лампа, 25 фитилей, Псалтырь, Евангелие, четки. Запас пищи брал каждую пятницу в монастыре на неделю: бутылочку масла подсолнечного, крупу, муку, хлебца свежего. Надоедало мне плитою заниматься. Клубнику собирал, сушил, пил чай.

Петух приходил ко мне. Погуляет, погуляет — опять приходит ко мне. Он как мышь. Я его приучил приходить в определенное время ко мне — получить свою крупу. Ни замков, ничего не было.

Приходили ко мне ночные гости, изгнанные бояре, князья. Я их кормил, чем мог, они меня благодарили за прием и ночью же уходили.

Зато в выходной день — Воскресенье — полагался отдых. Я к обедне поздней уже ходил. После обедни трапеза из трех блюд и можно было поспать, а то ведь подъем в 4 часа. А как же — не успеешь ведь ничего сделать. В 5 часов уже все выходили на поле. Ни завтрака, ни обеда. Какой там завтрак, это барыни только завтракают. В 11 часов — звонок в колокол, собираться с работы в монастырь. После трапезы полагалось полтора часа отдыха. Потом опять звон на работу. С утра до 5 часов, до выхода на работу, в трапезной читали утреннее правило. Вся братия, кроме старцев, которые были неспособны читать. Схимники были. Отшельники были. Интересная братия была. Молодых не было. Там было 3—4 человека с Афона — за участие в ереси "имябожников". Их лишили сана, и они были под запрещением, на общих работах наравне со всеми. Братию впоследствии частью погубили, частью расстреляли, они разбежались. Там много погибло. "Имябожников" Афон выгнал из Пантелеимонова монастыря. Они придумали, что произнося имя Иисус, мы соединяемся с Самим Господом, поэтому не надо никакого причастия, никакой исповеди, никаких таинств. "Прелесть". (Так называют уклонение от истины).

Мы выходили на заре. Солнце поднималось. Мы были уже готовы. Это я сам на себе испытал у преп. Саввы Крыпецкого, и как было тяжело. Как пьяный идешь, а надо идти. "Юбки" свои подняли повыше, чтобы не мешали, — веревочкой, "хвост" (свои волосы) закинули за скуфейку, чтобы они не мешали. Игумен уже ждет. Он первый ждал всю братию, сколько бы их не было. А литургию служили три старичка: двое пели, а один служил — не способные ни к каким работам. Бывало, даже повар бросает чистить картошку и идет петь на клирос и читать часы, потому что некому — все на работе... А какие синодики там! О, это книги, а не синодики. И все прочитывалось за каждой литургией: за благодетелей и строителей за сотни лет, со времени Иоанна Грозного, и все эти бояре, все записаны там. А сколько было братий умерших, все были там. Они любовно читают их, полуслепые, с катарактами. И горе, если он как-то прочтет! Недопустимо! Проскомидия была у Саввы Крыпецкого три часа. А гласное поминовение было только новопреставленных, а в Воскресенье и в Господнии праздники "со святыми" не пелось. Там был строгий устав".

Последним послушанием Батюшки в монастыре Саввы Крыпецкого было проповедовать братии. Дали ему в собственность библиотеку. В большие праздники облачали в стихарь, и Батюшка поучал братию прямо с амвона. Об этом донесли в Александро-Невскую Лавру архимандриту Макарию. После он рассказывал самому Батюшке, как о нем донесли из монастыря Саввы Крыпецкого. И когда Батюшка поступил в Лавру, он его уже знал: "Дайте на Вас посмотреть, кто Вы будете такой, я Вас давно знаю". Без благочинного ничего не делалось, и он знал, что советом старцев решили просить Батюшку, чтобы он поучал. Темы были: "о дисциплине, о послушании, о свойствах смирения".

Монастырь Саввы Крыпецкого был для Батюшки экзаменом, был промыслом Божиим, Господь готовил его в монахи.

РАССТРЕЛ
Искренне полюбив инока Александра, вся братия пришла в ужас, когда его арестовали. Игумен организовал дежурство около тюрьмы. Арестовали Батюшку в 1919 году, ошибочно думая, что он из царского рода.

"Комиссар говорит: "Вы похожи. У нас есть карточка Великого князя Владимира (Иверского)." Они перепутали. Но пришли человек двадцать вооруженных, с лентами через плечи. Комиссар был человек. В белой рубашке, в правой руке револьвер, а в левой я был. "Держитесь за меня, ни полшага от меня, вас могут сейчас повесить. Я вас не дам им." И он повел меня.

— Он вас не расстрелял? А кто тогда?

— Вагонщики. Северный вагон на путях. Я сидел 22 дня в этом вагоне. Допросы ночью.

— Там много вас было?

— На каждой доске четыре человека. Это были преступники, убийцы. Они убивали друг друга. Меня они не трогали. Я получал передачу из монастыря каждый день — бачок молока, творога и большую буханку хлеба — и кормил всех. Я весь во вшах и т.д., и не вообразить!.. Расстреливала бригада. Этого комиссара не было, он только сопровождал. Он довел до какого-то здания, а оттуда меня повели в вагончик с решетками. И мне совершенно не было страшно, я был не один. Кто-то был со мной, какая-то сила, какой-то луч радости. Если меня поставили к стенке — я был совершенно спокоен — значит, так нужно, потому что Он смотрит на меня. Он попустил этому быть, значит, так нужно. Я никогда за всю жизнь, даже тех, кто расстреливал, не осуждал, извинял и оправдывал. Они исполняли приказ, свои обязанности. Им приказывают, они делают. У них нет мужества сказать: "Нет, не буду!" Это единственная их вина. Но эту вину с них снимет Господь, потому что их никто не научил.

Стреляли из ружья в 10—15 шагах от меня. Человек 6—7. Мне стало жарко, попали в руку. Это было под Покров 1/14 числа.

Подобрали меня монахи. Они караулили. Ночью — украли. Я помню, подошел ко мне кто-то, ковырнул меня: "Готов". И ушли. А монахи были под стогом сена: Мардавий и Власий. У них были приготовлены красноармейская шинель, фрунзенский колпак, белье. Одели меня и повезли на вокзал. Под видом раненого красноармейца увезли меня в Ленинград на квартиру к маме.

— Получайте сына.

А она англичанка. Она владела собой. Сказала: "Большое спасибо, большое спасибо, большое спасибо!" Мама:

— Эдя, что ты хочешь? Что бы ты хотел?

— Я хочу: пойдешь на Невский проспект, у Казанского собора есть дом, второй подъезд, поднимись на третий этаж, табличка будет: "Протоиерей Прозоров Василий Васильевич", скажи, чтобы он пришел.

— А-а-а! Ты не наш! Ты все-таки русский?! — Да, я давно русский!

— Как тебя звать?

— Сергий.

— Так я и знала...

— Это случилось, когда я ездил в Петергоф.

— А, помню, помню, мое сердце меня не обмануло.

И она привезла его через час: "Вот Вам привезла духовника," Она спрашивает: "Что требуется Вам? — "Принесите столик, больше ничего. Скатертью покройте". В рясе был. Красивый! Справа поставил подсвечник, разложил необходимое. Зажглась свеча. И кратко меня поисповедовал, очень кратко. Причастил. И первый раз за трое суток я заснул. Я не мог спать от боли. Все кости у меня были разбиты, и малейшее движение... страшные боли. Я заснул крепким сном".

В ГОСПИТАЛЕ
"Проснулся я от страшной боли. Мама подошла: "Что бы ты хотел?" — Меня непременно увезти в госпиталь". И меня привезли в Семеновский госпиталь. Обработка была дикая. Назначена была ампутация руки с плечом. Причем, профессор назначил ампутацию. Это очень жестокий человек. Перевели меня в отдельную палату. Я проснулся среди ночи, потому что я был мокрый весь и горячий. Кровь лужами была под койкой, ручьями катилась по палате. Дежурная медсестра прозевала. Должна была караулить, но проспала. Моментально на носилках — в операционную, и ночью перевязка. Перевязали натуго вену, дали болеутоляющее.

Наутро, помню, проснулся я: "К Вам пришла Ваша мать". — "Что ты, Эдя, хочешь?" — "Немедленно поезжай на квартиру доктора Эренштейна." — Он помог. Приехала скорая помощь этой ночью, и какой я был, из палаты украли, без документов, без всего. Меня к нему привезли и поместили в 4-ю палату. Наутро, когда обход профессора: "Немедленно в 5-ю палату, завтра на операционный стол. У него гангрена. Мы его поправим". Немедленно, тут же — в вагончик, в 5-ю операционную, и стали меня готовить. Они не рассчитывали, что операция будет так долго. Первая операция была 4 часа. Вторая — 5 часов 45 минут. Было восемь операций. Это уже борьба с гангреной".

Благодаря заслугам отца — одного из ближайших соратников М.В.Фрунзе — к Батюшке были приставлены самые лучшие врачи. Мастерством хирурга Эренштейна была спасена жизнь (после ранения — газовая гангрена). Около года он находился в госпитале. "Чудом хирургии" назвал Батюшка сохранение его правой руки, раздробленной в плечевом суставе и плечевой кости. Плечевая кость, полностью раздробленная, была вынута, и вставлена чужая кость. В плечо поставили пластинки. Батюшка долго писал левой рукой, правая была на ленте. Впоследствии он так разработал раненую руку, что никто не замечал, что она висела только на сухожилиях. Писал он только правой рукой. Эта рука часто болела, гноилась, из нее периодически выходили осколки. Батюшка говорил: "Левая рука у меня рабочая, а правая — только литургисающая".

После операции Батюшка очень долго и тяжело болел. Два кубика морфия — и не помогало. Вынимали остатки осколков костей. Был закован в гипс. Очень помогли выздоровлению большие труды одной медсестры. Но случилось так, что она влюбилась в Батюшку и очень хотела выйти за него замуж. Видя ее сердечные страдания, Батюшка побоялся отказать ей, опасаясь, что она может покончить с собой. Но сам молил Бога: "Имиже веси судьбами разори этот брак." И молитва была услышана. Уже одевали невесту в подвенечное платье, она сама не верила своему счастью, и от такой великой радости сердце ее не выдержало, она умерла от разрыва сердца. Под сороковой день она явилась Батюшке в этом же подвенечном платье, светлая, радостная, и исчезла.

"Меня спешно эвакуировали в Тихвин в военный госпиталь: чтобы спасти от рук белогвардейцев, нас, раненых, эвакуировали. Я попал в передвижной госпиталь. Год находился в помещении трапезной и настоятельских покоев в Тихвинском монастыре. Я спокойно лежал там и долечивался. На мое счастье и радость — я в тапочках и халате — каждый день к обедне и ко всенощной... утреню, полунощницу. Там я жил, пока меня оттуда не выписали.

Я остался в Тихвине жить и работать — лектором в военных госпиталях. Там три госпиталя было. Я читал общеобразовательные лекции, чтобы утешать раненых.

Там же произошло мое знакомство с будущим Святейшим Патриархом Алексием (Симанским). Там я стал его иподиаконом, в Тихвине. Вот я совмещал: и лектор, и иподьякон у епископа Тихвинского. Он приезжал два раза в год сюда и давал мне от патриарха Тихона Московского поручения (совершенно секретные, то есть я разъезжал по заключенным архиереям и поддерживал связь этих архиереев с Патриархом и с Новгородским митрополитом, и Ленинградским митрополитом). Я был хорошо одет. Держал себя очень прилично. Мне доверяли большие тайны. Потом я проник в тюрьму, где сидел Новгородский архиерей Арсений. С ним познакомился. Это был воспитатель и благодетель патриарха Алексия. Он на голову был выше меня, с такой шевелюрой, огромной бородой, рука в два раза больше моей."

Мы жили под собором Александро-Невской лавры. Лампадки чистили, со свечей ходили на малый вход. А хозяева у меня в келии были крысы. Голод был, хлеб видели один раз в месяц, кормились мороженной картошкой".

В Лавре Батюшка был келейником иеросхимонаха Симеона, затворника, который был последним духовником Лавры. Это был великий старец. Как и преподобный Серафим Саровский, он стоял тысячу дней и ночей коленопреклоненно и молился о спасении народа и страны российской в то страшное время. Он предсказал Алексию (Симанскому), что тот будет патриархом.

"Когда мама узнала, что я уже в Крестовой церкви послушником, она пришла: "Значит, ты здесь останешься?!" Я говорю: "Да". Я вышел в подряснике уже. "Все-таки мне надо получить костюм, часы отца, перстни." Я говорю: "Пожалуйста, они мне не нужны." Я сложил аккуратно в пакетик и отдал. И мы расстались. Целый год больше не виделись. "Знай, что ты оскорбил нас всех, оскорбил наш род, и мы тебя вычеркиваем из списка живых и мертвых". А меня это нисколько не задело, я говорю: "Пожалуйста, мне это безразлично. Я вас не понимаю".

Но я, конечно, их извинил, У меня ничего не было — ни печали, ни обиды, ничего. Разный мир. Я ушел от мира, мечтаю стать монахом и отдать свою жизнь именно на этом пути полного отречения от мира. Я не надеялся даже быть иеромонахом, потому что рука не работала, была она у меня на перевязи, писал я левой рукой.

Потом я поступил преподавателем рисования и черчения в среднюю школу. Есть было нечего. Лавра ни копейки мне не давала, трапезы не было, ничего не было. И вот я левой рукой рисовал, чертил, давал уроки в десятилетке. У меня вид был такой, что они и не подумали, что я будущий монах. "Где вы живете?" Дал какой-то приблизительный адрес, и они успокоились, пока постепенно не узнали, кто я такой. "Больше к нам не приходите." Я сда"л свою работу и все. "Оказывается, вы будущий поп?" Я говорю: "Да". "Получите паек и прощайте".

Потом вынужден был попасть воспитателем в общежитие малолетних преступников. Меня отвели в здание Академии, бывшей Духовной Академии, за Лаврой. Я по утрам ходил туда. У меня было три класса этих зверенышей. Я там пробыл пять дней, больше я не мог терпеть, я весь этот ужас преступного мира увидел. Это были малыши неизвестных родителей, которые были подобраны на улице — "уркачи".

Очень интересно. Аж дух захватывает, ,какая судьба

"Меня вызвали на пострижение в монашество. А накануне пострига я был на исповеди и подписал все присяги — не подстригаться, не бриться, не резать волосы никогда, не снимать духовное платье, не ходить в кино, ни в ресторан — никуда. Три бумаги — письменные присяги. Поэтому монаху бриться, подстригаться — было клятвопреступлением. Одеть какой-то штатский костюм?! Ходить в общую баню?! Это значило посмеяться над мантией."

25 марта 1922 года был совершен постриг в мантию с именем Симеон, в честь Симеона Богоприимца.

Тогда по всей стране был голод, в Лавре тоже почти нечего было есть. Было холодно и голодно. И Батюшка и многие монахи часто болели.

Батюшка был казначеем Лавры. И чекисты, и обновленцы знали, что у отца Симеона где-то спрятаны ключи от кладовых, где хранилась казна Лавры. Однажды обновленцы поймали его и отдали в руки ЧК. Те требовали, чтобы он все им отдал, но он отказался. Тогда его поместили в "трамвай". "Трамвай" — это страшное изобретение, которое представляло собой следующее: в камеру помещали очень много людей, так, чтобы они стояли, тесно прижавшись друг к другу, не имея возможности даже пошевелиться. Камера была закрыта почти три недели. Испражнялись тут же. Трупы, уже дурно пахнувшие, стояли с живыми еще людьми... Батюшка пережил это и остался жив. Ключи от кладовых он никому не отдал.

1928 год — год ареста Батюшки в Александро-Невской Лавре.

На Соловки приезжала к Батюшке Елена Александровна, одна из первых его духовных чад. Она привозила Святые Дары для Евхаристии на 60 человек. Епитрахилью была обыкновенная лента 1,5 метра с крестиком, освященным молитвами требника. Поручью была маленькая ленточка. Служили литургию такой лентой, такой поручью в лесу... Святую Пасху — на срезанном пне...

— Откуда вы знали, что Пасха?

— Нам передавали. Люди ведь все знали... Страстная, 1-й день, 4-й день и т.д. Все строго соблюдалось, конечно. У нас был священный мир свой. Благовещение, Вознесение Господне, Троицу служили. Нашего брата было очень много там.

— А как конвоиры вам разрешали?

— Они из вольнонаемных, и по доверию своему. У меня был лес, я был обходчиком километров на десять. Там я имел Пасху эту. Ежедневно Пасху, в дремучем лесу! Проходить лес и молиться, быть одному!.. И вдруг утром приходят ко мне: "Больше не пойдете. Мы ваш объект передаем. Примите распоряжение — Вас больше за ограду не пускать".

— Спохватились! У меня статьи 2-11, 58-11, и вдруг дали вольнохождение! "Групповая контрреволюция!" Я — 2-11, какая группа, Господи помилуй! Сами придумали. — "Пойдете в баню". — И я носил воду со всей бригадой. Ну, что-то еще, без конца ведь перемены, кто-то надумал, и я должен делать.

— Как же они ошиблись, дали Вам свободный обход леса? Вы ведь могли убежать.

— Были уверены, что не убегу, не было компаса, и что не смогу ориентироваться, там был такой дремучий лес! Я как раз сам боялся, что запутаюсь и не приду вовремя, и мне объявят побег.


У Батюшки в лагере были духовные чада. Некоторых он исповедовал и провожал в Вечную Вечность.

А иные не могли покаяться, не хватало веры и мужества высказать все содеянное, и они страшно умирали, в душевных мучениях, звали Батюшку и просили: "Батя, возьми мои руки, держи их в своих руках, мне так легче", — и так умирали. А Батюшка в это время за них молился.

В Соловках узников мучили разными способами. Батюшка об этом ничего не говорил. Но однажды рассказал такой случай:

"Узников загоняли в подвальное помещение и впускали к ним голодных крыс, они съедали людей, оставляя один скелет. И со мной так же поступили. Помню, как крысы по мне бегали. Покусали только мои пятки". — "А как же Вы остались целы?" — А он ответил: "Они чистых людей не едят".

В 1934 году, после шестилетнего пребывания в Соловках, Батюшку освободили, разрешили проживать в Борисоглебске, без права въезда в другие города.

В Борисоглебской ссылке он жил под надзором. Каждые первое и пятнадцатое числа месяца должен был приходить отмечаться.

Мать Батюшки собиралась приехать к нему, но так и не приехала в Борисоглебск, ей было жаль бросить Институт иностранных языков. Во время блокады Ленинграда она умерла.

Отец Батюшки скончался в 1926 году. Дело было так. Когда мать Батюшки возвращалась из Англии в 1922 году, на том корабле нашли антисоветские листовки. Подозрение пало на нее. Анну Васильевну арестовали и держали под следствием целый год, пока не нашли настоящего виновника. Отцу ничего не сказали. Узнав об аресте Анны Васильевны, он так сильно переживал, что впоследствии заболел чахоткой. В тяжелом состоянии болезни он ежедневно ходил в Лавру на литургии. Долгое время жил в келии у Батюшки и на руках у Батюшки скончался.

ТЮРЬМА (1936—1945)
После убийства Кирова вновь поднялась волна репрессий. Вновь стали арестовывать монахов, священников, и Батюшку заключили в тюрьму.

В 1938 году он был посажен в "особое помещение", искали повод для высшей меры наказания. Батюшка объявил голодовку.

"Я объявил голодовку, чтобы потребовать следователя в 1938 году, когда меня хотели судить еще раз. Считали, что я недостаточно судим, искали причину, чтобы меня расстрелять. Опять заключили в "особое помещение" и т.д., и т.д. И вот 11 суток был без воды. Я считал, что какой-то закон благородства и честности есть, что им будет нахлобучка какая-то, когда я в двух экземплярах написал, что я объявляю смертельную голодовку. Конечно, я только лежал, совершенно изнемог. "Мухи" были, конечно, и черные, и синие, и разные, а я даже не мог головой пошевелить..."

Но постепенно силы восстанавливались. За Батюшкой стали ухаживать заключенные, а Батюшка, в свою очередь, помогал им советами.

Господь даровал Батюшке великое знание души человеческой. Он оказывал огромное и удивительное влияние на людей, общавшихся с ним, а тех, кто внимательно наблюдал за его жизнью, поражал глубиной, силой провидения, дарованной ему Богом. Лагерная жизнь, многих приводившая к унынию и расслаблению, Батюшку, наоборот, вдохновляла на еще более высокие подвиги жертвенности, духовничества, старчества. Это видно из его воспоминаний о том времени:

"Очень интересное было время. Я работал главврачом. Одно время работал юристом в юрбюро. Я изучил машины, выдавал горючее к машинам, был бракером трубок и шкатулок, которые вырабатывали Соловки для продажи в иностранные государства, и у меня был специальный штамп, по которому я определял качество продукции. И вот эти годы у меня были очень богатые. Я ведь и уборные чистил, и сторожем был. Но самое интересное — это период врачом. Тут я очень много поработал: ночью над учебниками и справочниками, а днем с больными и в морге. Успевал исповедовать и причащать умирающих, и все знали, что я священник. Это мне пригодилось потом, когда Москва меня послала возглавить во время второй мировой войны госпиталь военнопленных немцев, где был мор и надо было вскрыть причину смертности. А так как Москва знала, что я знаю языки, то меня и послали туда.

Расконвоировали меня, под конвоем прибыл в Баку. Из Баку — в расположение этого огромного госпиталя. Восемьсот коек было в моем хозяйстве, и каждого фрица, этого негодяя, я знал и должен был караулить немецких военнопленных врачей, которые сговорились уничтожать тех пленных, которые не верили, что вернуться домой в случае победы нашей над немцами. Когда победа была за нами (и мы верили в эту победу и знали, что должны победить), постепенно немцев всех освободили, кроме тех, кто подлежал суду за бесчеловечные преступления.

Тогда же я получил новое назначение — врачом к японцам. А японцы очень мирный народ, очень нравственный, очень честный, прекрасно владеют английским языком. И вот я с ними хозяйничал".

Во время войны с японцами Батюшка отбывал заключение в тюрьме на Дальнем Востоке. И там с ним был такой случай. Японцы вели наступательные бои в том районе, где была тюрьма. И начальство объявило: в случае японской оккупации все заключенные будут расстреляны.

Они ждали своего последнего часа, так как японцы были уже совсем близко. Заключенные плакали, готовились к смерти и молились. Батюшка всех поисповедовал. Сам очень много молился. И ночью во время молитвы услышал голос: "Не плачь. Вас не расстреляют. И ты доживешь до глубокой старости. Ты нужен людям. Посмотри направо", — и Батюшка увидел себя в виде седого старца. — "А теперь посмотри налево", — и он увидел множество людей, куда ни глянешь — кругом одни головы. "Это твои чада." Утром Батюшка утешил товарищей по заключению, уверил их, что они останутся живы.

ПОБЕГ
1945 год. Год великой победы русского народа. Для Батюшки День Победы стал памятным. Он говорил:

"9 мая великий день у меня. В день победы 9 мая 1945 года я тонул в Ферганском канале имени Сталина. Я не знал, что день победы. Ни радио, ни газет, ничего не было".

Батюшка ехал вдоль канала на ишаке. Взглянул вниз, голова у него закружилась, и он упал в воду, На противоположном берегу в это время оказались колхозники-киргизы.

"Меня вытащили баграми, как мертвеца, раздели, вызвали милиционера, чтобы тот составил акт о смерти, положили на телегу и повезли на кладбище. Пока везли меня в тряске, вся вода и ил из меня вышли, я ожил. Сел на телегу и сижу. Все напугались, стали кричать: "Русский Бог воскрес", — и разбежались. Когда люди успокоились, подошли ко мне, привезли к себе, уложили в постель, укрыли несколькими одеялами и отпустили домой. Со мной была икона "Взыскание погибших". Великая Святыня. Историческая икона".

В это время вышел указ об амнистии церковнослужителей. Всех стали выпускать на свободу. А Батюшке не выдали на руки документы об амнистии. Начальник тюрьмы, видя в Батюшке трудолюбивого и нужного ему человека, не хотел отпускать его на свободу, а решил оставить его главврачом лагерного госпиталя.

Батюшка решился на побег.

"Я собирал вещи — сухари, тапочки 10 пар, белье. Я готовился к побегу. Два раза ездил в командировку, чтобы изучить способ побега и ход, как мне идти. Я должен был заметить те селения, где собаки. Особенно много собак там, где колхозы.

А бежал из тюрьмы уже в августе 1945 года. "Пустынный житель, только не в телеси Ангел". Только не ангел, а обыкновенный лагерный врач. Значит, вы представляете! Совершенно один, кругом — звери и люди-враги. Но была такая блаженная уверенность, что я был совершенно спокоен. Я могу сказать, что я не боялся, у меня совершенно не было страха. Я спокойно шел, шел, шел, до одурения шел. Много тысяч километров на своих ногах прошел. Когда я прошел Киргизию, я наткнулся на Голодную степь, на пустыню. Надо было ее как-то пересечь, а у меня не было карты. А ближайшая точка для меня — Ташкент.

Милостью Божией попался мне человек, который согласился взять меня на самолет , летящий в Ташкент. Я к нему подошел и спросил: "Вы куда летите?" Узнал, что он летит в Ташкент. "Возьмите меня с собой. Вы понимаете, что я не простой человек?" — "Вижу по вашим рукам, что вы не простой человек. Садитесь, но держитесь, привязывать я вас не буду — веревки нет". Я влез в заднюю половину самолета-кукурузника. И выходило так: я сидел на маленькой доске. Там были две доски, фанерная стенка из тонкой фанеры, под ногами — ничего, земля, опереться было не во что. Я оперся крепко в угол доски, потом приказал себе строго-настрого вниз не смотреть, а смотреть в окошко, на его затылок — он передо мной в окошке сидел за рулем и управлял самолетом. И мы поднялись. Я чувствую, что дойду до обморока: голодный, пить хочу, несколько суток не ел, во рту не было воды. А надо лететь, если я не воспользуюсь этим самолетом, то я пропал. Для нас, монахов, конечно, упование — Небо. На земле у нас никого нет. Самое главное — не смотреть вниз, а то Сразу сделается дурно, и я пропал. А окно это было такое, что я весь влезу и упаду. И самолет летел не прямо, а были "ямы". И вот летел я три часа. А он озирается, смотрит на меня в окошко — здесь, значит, хорошо. А вдруг — нет, пустое место? А внизу — песок, знойный песок и бушующий ветер с песком. Иногда попадались собаки, стада овец, на лошади человек — он их погонял. Верблюдов видел — шли гуськом куда-то... А мы высоко летели. Иногда влетали в область облаков и было интересно посмотреть, что это — сливки или сметана, хотелось лизнуть.

"Вы, — говорит, — держитесь. Нам осталось — пустяки, скоро подлетаем".

Издалека вижу селение, уже Узбекистан. Он резко повернул направо. Мы летели с северо-востока через весь юг на Ташкент, постепенно стали спускаться. Голова стала кружиться, давление на уши. Тут надо быть очень осторожным. "Ну, держись, сейчас будем землю трогать, приземляться!" Я уже чувствую, что я пьяный, у меня уже нет больше сил терпеть. Только бы поскорее! Если я упаду на землю, то это будет земля, второй этаж, скажем. Со второго этажа, хотя и разобьешься — не так больно будет.

Наконец, плавно опустился, видимо ради меня, и остановился. Я вылез и упал. Упал на землю от радости: все-таки земля! Лежал я долго, вероятно. Он подошел ко мне, думал, что я мертвый. Ничего. Благородный человек был. "Ну, всего хорошего!" Мы пожали друг другу руки. "Вам в город? Вот видите — там город. А мы еще за городом. До Ташкента еще километров пять". Я пошел. Наконец-то уже на земле!"

В Ташкенте Архиепископ Гурий встретил Батюшку очень недружелюбно, глядел подозрительно, кричал на Батюшку, но деньги на дорогу дал: "Возьмите и больше мне не попадайтесь".

Из Ташкента Батюшка поехал в Пензу, к Владыке Кириллу.

"Он встал и расцеловал меня.

— Вы совсем мой. Отныне Вы от меня не уйдете. Что хотите, то и будет. Я предлагаю Вам остаться у меня и быть ректором Пензенской семинарии. У меня закралась идея — открыть семинарию для священников и дьяконов, потому что, Вы знаете, у нас духовенство очень плохо развито. Вот я Вам и поручу быть ректором.

А я в кепке пришел, весь вшивый, в тапочках, и пальцы торчат из тапочек. А зима, снег. Объясняю — беглый я.

— Ну, теперь куда Вы идете? Я говорю:

— Пойду на вокзал, у меня очередь. Может, Вы мне дадите маленькую толику, чтобы заплатить за билет ?

— Ну, конечно, конечно. — Он расплакался, и денег мне надавал, и хлеба надавал, и всего. Я ушел на вокзал, потому что я в очереди стою: надо ехать дальше. А потом, так как очередь у меня была 10 дней и я 10 дней сидел на вокзале, то я к нему еще раз зашел, потому что у меня все кусочки хлеба закончились и надо было что-то поесть. Он меня опять угостил и т.д. Ну, я ему пообещал, что приду умытый и приведу себя в порядок и не буду его смущать ничем.

От Владыки Кирилла я приехал в Борисоглебск и вынужден был ходить в женском платье в Борисоглебске. Однажды я пришел бабой в церковь. Скучно было сидеть без церкви, ведь невозможно тоскливо. Я пришел в свою родимую церковь, где я молился, когда был в ссылке. Стою в юбке, в огромной юбке, потом валенки, бабский платок, ну баба и все. Среди баб стою, слева, а не справа. Справа стоят мужики, а я с бабами стою. Стою... Подходит нищий: "Благослови!!! Батя, благослови!" Все оборачиваются, смотрят. Я говорю: "Благословен Бог наш. Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа". А потом повернулся и ушел. Это юродивый был. Вот от меня обнаружил".

Живя в Борисоглебске, Батюшка решил уехать в Грузию, в горы. Там он познакомился с матушкой Фролой и другими людьми — они стали его духовными чадами. Батюшка вел в горах отшельническую жизнь. Но недолго там пробыл. Его и многих других, бывших с ним, обнаружили с помощью вертолетов и служебных собак, и Батюшке, как беспаспортному, с духовными чадами пришлось вернуться в Борисоглебск.

"Мы, отбывавшие срок, были собраны за беспаспортное житие в горах Кавказа. Матушка Фессалоникия моя, Мария, да Фреза, тогда Груша была и Валентина с Ириной, Владыка Арсений Смоленский. Владыка Арсений отбывал двенадцатый раз свою ссылку. Пришел в лаптях, огромный, выше меня ростом на голову, в плечах очень широкий, стоял в рядах нищих. А мы как-то заметили, что это необыкновенный человек, необыкновенный нищий. Он не просил ничего, просто стоял и молился. Святой старец. Потом мы все узнали и вытащили его оттуда, одели, дали ему все необходимое, рясу, подрясник и т.д. Вот так мы все жили. Я давал уроки в средних учебных заведениях — в одной школе немецкий язык, в другой школе английский язык".

СТАВРОПОЛЬ. 1947 г.
В Борисоглебске Батюшка был совершенно без работы. Но жить неустроенным, без документов стало невозможно, и Батюшка решил поехать в Ставрополь, где был тогда Владыка митрополит Антоний, ревностный человек. Они подружились, и Владыка дал Батюшке приход в Винодельном. Но в Винодельном он служил мало. Вскоре Владыка перевел Батюшку в Когульту. Когульта — большая казацкая станица, люди там очень богомольные, сердечные, гостеприимные. Батюшку сразу полюбили. Его проповеди заставляли прихожан задуматься, заинтересоваться Православием. Абсолютно все было им понятно — так Батюшка преподносил слово. Интерес к Батюшкиным проповедям был столь велик, что народ вместо того, чтобы идти, как обычно, в клуб на развлечения и танцы, шел в церковь. Клубы стали оставаться пустыми, а церковь была заполнена молодежью.

"Интересный был отрезок в Ставропольской жизни. Там я нашумел своими проповедями на общей исповеди. Я их проводил очень настойчиво, желая отвратить, омерзить ко греху человека кающегося. И вот какие там наступили времена: я начал службу в Великую Среду и, не выходя из храма, кончил на Пасху в 11 часов дня... День и ночь был народ. День и ночь приходили люди каяться, день и ночь шла служба. Если служба кончалась, то я продолжал новую исповедь. Из Ставрополя удалось причастить почти тринадцать тысяч богомольцев. Победа Православия была великая! 1-мая был сорван. Местные власти забеспокоились — приходили, слушали, что же Батюшка рассказывает молодежи, может быть, какая-то политика?.. Здесь было только одно христианство — как воспитать в себе христианское сердце, чтобы быть с Богом. Молодежь потянулась в церковь. Прихожане сообщили Батюшке о том, что местные власти решили его арестовать. Оцепили церковь и ждали конца литургии. Но он спокойно продолжал служить. А в это время ему готовили побег. Кончилась литургия. Батюшка вышел на улицу через алтарные двери, его спрятали в бочку и таким образом увезли через главные ворота ограды. После всех этих событий Владыка Антоний слезно сказал, что оставаться дальше в этом приходе Батюшке опасно, и благословил его в Баку к одному протоиерею с рекомендательным письмом в сопровождении иеромонаха.

"Посадили на поезд, в вагон. Поехали. А потом почему-то поезд остановился, и меня, голубчика, высадили с поезда, посадили в какую-то черную машину и куда-то повезли. Подъехали к какому-то страшному помещению г.Баку. Произошла ошибка, думали, что я американский шпион. Думали, что у меня приклеены усы, борода, волосы. Старались сорвать их с меня. Приклеены!.. Но когда убедились, что у меня не искусственные волосы, борода, усы, что я не клоун, они посадили меня в отдельную камеру".

В одиночке он провел целый год. Наверху было небольшое оконце, в котором виднелось небо, и жили мыши, которые, не боясь Батюшки, кормились из его рук. Батюшка радовался, что видит хоть что-то живое. На Покров Божией Матери под звон колоколов он был выпущен, но вновь без всяких документов. На прощанье ему сказали: "Забудьте, что вы здесь сидели..." На этом его тюремная жизнь закончилась.

СНОВА БОРИСОГЛЕБСК. 1948 г.
После тюрьмы Батюшка, совершенно больной, опять вернулся в Борисоглебск, к своим благодетелям — матушке Фессалоникии, Шуре и Марии.

Батюшка пережил тяжелые потрясения и был сильно истощен. Целый год он ходил, держась за стенку. Кормили его, как дистрофика, постепенно приучая к еде — каждый час по четверти стакана сока или киселя. Состояние здоровья Батюшки было крайне плохое. Желтый цвет лица, худоба — при высоком росте и узкой грудной клетке, сильный сухой кашель с болью в груди, совершенное расстройство пищеварения, частая рвота, бессоница... Врачи считали, что Батюшка неспособен ни к каким церковным послушаниям.

Но, видимо, то, что человеческому рассудку представляется концом жизни и деятельности, на самом деле является основанием, началом новой, истинной, высокой жизни. После тяжелой болезни Батюшка был готов к старческому служению. С этого времени люди особенно тянулись к нему, и, прежде всего, молодежь, искавшая у него духовного руководства, как было уже в период его служения в Когульте. Здоровье его никогда уже не восстанавливалось вполне. До самой его кончины недуги, временами усиливаясь, не оставляли его; у него открывались то рвота, то воспаление легких, и так бесконечно! В еде отец Сампсон всегда соблюдал строгое воздержание.

В Батюшкиной книжечке "Акафист ко святому причащению Святых Тайн" есть надпись, сделанная его рукой:

О, СИМЕОНЕ! ИЕРЕЕ И МОНАСЕ! Отныне исполняйся духом веселия, воспевающе и поюще в сердцем своем Господеви, стараться бо, прибегая к этому веселию сурово, борясь со всем, что противоречит и мешает этому.

И.С.

Вступал на пастырское служение явным промыслом Божиим. 7.IV.1948 г. Ставрополь Иеромонах Симеон, Сиверс.

Вот те ступени, по которым совершалось духовное восхождение отца Сампсона: первые проблески старчества — в монастыре Саввы Крыпецкого — явно выявились в Александро-Невской Лавре, укреплялись в годы тюремного заключения; личный непрерывный подвиг молитвы и непрерывного внимания к себе. По этим ступеням ярко и очень заметно для других восходил о. Сампсон к служению — старчеству.

МОРДОВИЯ
По выздоровлении отец Сампсон поехал в Пензу к Владыке Кириллу. Владыка очень участливо принял Батюшку и сказал: "А, помню, помню, Вас просто не узнать. Как Вы тогда отказались быть ректором семинарии". Владыка тут же написал указ о назначении Батюшки настоятелем молитвенного дома в Рузаевку. С этого прихода началось его многолетнее служение в Мордовии. Здесь произошел удивительный случай — покаяние Андрея, коммуниста с 1905 года.

За полгода до кончины Андрей заболел ужасной болезнью. Из-за смрада невозможно было с ним находиться в одной комнате. К нему приходили бесы в виде кошек, козлов, обезьян и очень ему докучали. Святитель Николай являлся ему трижды: "Покайся, Андрей, а то плохо тебе будет. Вызови священника, послушай меня". И после этого Андрей потребовал, чтобы жена вызвала священника. Жена послушалась его. А священником был Батюшка. Он пошел к болящему Андрею. Не успел открыть дверь, как тот стал выкрикивать свои грехи. Батюшка часа два его исповедовал, но не причастил: "Для того, чтобы убедиться, что он стал убежденным верующим и еще посмотреть как он прореагирует. И не есть ли это какое-нибудь настроение? Я спокойненько перетерпел сутки, пришел к нему без пяти минут шесть. Он был уже одет в белье, он сам встал, а ведь до этого лежал на одре полгода. Андрей говорил: "Я удивляюсь, куда все сошло с меня? Я ведь успокоился!" — Это есть доказательство не только бытия Божия, да? — Таинства в нашей России. Все смрадные вещи вынесли, сожгли. Он в чистом белье, проказа исчезла, уже сидя — я его причастил.

Еще раз исповедовал и причастил.

— Теперь я лягу. — Лег и умер. Я успел прочитать благодарственную молитву, "Ныне отпущаеши", тропарь святителю Иоанну Златоусту, "Достойно есть", "Ныне отпущаеши" еще раз.

У него было много добрых дел — милостыня. Он многих неповинных спас от смерти. Милостыня! И она его выручила.

Интересно вот что: кончая первую исповедь, я при жене и детях говорил: "Ну, дайте мне клятву, Андрей, что Вы сдадите красную книжку и напишете письменно, что Вы завещаете: "Я отныне — православный".

И вот почему я сказал: "Приду завтра — если Господь терпит и примет покаяние, Вы дождетесь и будете здоровы! А если у Вас веры нет, Вы сегодня умрете, не дождетесь меня".

Его я отпевал. Я был на кладбище, шел впереди по Рузаевке. Такой шум был. Весь город узнал, что Андрей покаялся. Весь город провожал его на кладбище".

После этого случая — покаяния коммуниста с 1905 года — Владыке пришлось переводить Батюшку служить в другое место.

Новый приход Батюшки был в селе Перхляй. Там были удивительные прихожане. «Много духовных чад было из этих мест. Вот впечатления одной из них от первой встречи с Батюшкой: "Первый раз была я на литургии у Батюшки. Я подала записку о здравии и отошла к задним дверям церкви, стою и молюсь. Вдруг Батюшка выходит из алтаря, просматривает всех, и взгляд его останавливается на мне. Он пальцем подзывает к себе. Я подошла к Батюшке. Он мне показывает мою записку и спрашивает:

— Твоя записка?

— Да, моя.

— Вот это имя не пиши, а за него подавай нищим. Он много ругается и пьет. Вот когда перестанет ругаться и пить, тогда будешь писать его в записках. И пиши мне полностью: младенец Николай, девица Наталия, а не просто перечисляй.

У меня мурашки по телу пошли, как Батюшка о всех знает, не видя их. И с этого момента мы неотлучно всей семьей были с Батюшкой".

В селе Перхляй Батюшка был недолго. Вскоре ему дали огромный приход в Макаровке, рядом с Саранском. В Макаровке Батюшка служил 5 лет. Двухэтажный храм, кирпичный, весь черный. Батюшка сам стал заниматься уборкой, реставрацией, вовлекая своих близких чад. С утра до вечера работали в поту, но зато храм стал неузнаваем. Прихожане из Саранска стали приходить в Макаровку. Его исповеди пронизывали молящихся, кающихся, каждое его слово, как плодородное семя, сеялось в сердце человека. Ослушаться после такой исповеди невозможно. Одна девочка рассказывала, как на исповеди каялась в своей слабости — покупать пирожки и есть их на улице. Батюшка запретил так делать. Как-то, проходя мимо лотка с пирожками, девочка, соблазнившись, захотела купить пирожок, уже подошла к продавцу, протянула руку... и в этот момент увидела глаза Батюшки — и отошла от прилавка.

Один прихожанин рассказывал о своей первой встрече с Батюшкой: "Вошел я в храм, Батюшка как раз говорил слово о Святом Причащении. Возраст его невозможно было определить. Ему можно было дать и 30 лет, и 80. Слова говорил огненные. От силы слов просто пронизывало тебя. Он как будто был вне тела. Взгляд острый, пронизывающий душу, как у Судии, и в то же время — любящий. Невозможно не обратить на него внимания, и бесследно его образ не уходил. Его забыть невозможно, как будто все время тебя преследует, чтобы ты покаялся и напоминает тебе о Страшном Суде".

В Макаровке Батюшка познакомился с академиком Филатовым. Батюшка рассказывал: "Духовным чадом моим был Владимир Александрович. Это очень богатый человек, духовно богатый, окулист. Он происхождением был мокша, мордвин. Он приезжал ко мне мимоходом, когда ехал в село Александрово, на родину. Обыкновенный мордвин, но ведь это глыба, огромный человек, художник. Мы сидели по восемь часов. Говорили о духовных вещах. Он был делегат съезда, имел "звезду", но он не вменял себе это в заслугу, беспартийный был. Личный друг патриарха Алексия. Святейший патриарх его очень любил. Хрустальной чистоты человек был".

Батюшка все еще жил без паспорта. Дальше тянуть было опасно, и Батюшка подал заявление о выдаче паспорта в сельсовет — якобы украли вместе с вещами. Но паспорт ему долго не выдавали. "Подождите, вот мы проверим, сделаем о вас запрос, через месяц приходите, посмотрим тогда". Проходит месяц, паспорт опять не выдают: "Еще месяц подождите, мы Вас не окончательно проверили". И так Батюшка ходил в сельсовет четыре раза. Как только Батюшке идти в сельсовет — давали ему на всякий случай мешочек, ложку, чашку, сухарик, кое-какое питание. Опять переживание. Какое нужно было самообладание и какое упование на небо!

На пятый раз сельсовет сообщил: "Пусть не он приходит, а вы," — то есть тетя Шура Борисоглебская и Катя-мордовочка. Это возымело действие ходатайство митрополита Антония некоему лицу. И вот, наконец-то, они приносят ему паспорт. Сколько было ликования, радости и благодарения Богу! И с этим мордовским паспортом Батюшка жил до конца своей жизни.

Последним местом служения Батюшки в Мордовии было село Спасское. В Макаровке и в Спасском Батюшка наслаждался особенностями характеров простых людей, набирался у них опыта.

Внешне отец Сампсон выглядел строгим и собранным. Службу вел благоговейно. Общую исповедь часто начинал такими словами: "Представьте себе, что пред вами не я свидетель, а Судия. И что мы Ему ответим?" Этим он собирал внимание кающихся. И начинал разъяснять грехи и поступки. Напоминал, как должно стоять во время богослужения, как в нем участвовать. "Вы стоите только ногами, а служба вас не касается, и мы уходим не обновленные, не сияющие, не ликующие. Господи, помилуй, Господи, прости нас! Как мы величаем Божию Матерь? Как мы к Ней относимся? У нас горе, беда, печаль. Нам надо Ей жаловаться, Ей рассказывать, Ей поручать себя. Ближе Ее никого нет, Она наша Мать. А мы жалуемся, ропщем, негодуем, осуждаем друг друга — и этим оскорбляем Ее. В пять часов вечера начинается следующий день. Люди идут к службе, а мы, праздные, выходим на скамейке "покалякать". Не имеем ревности и любви к храму Божию. Опаздываем, уходим со службы, когда нам захочется, стоим небрежно, не молясь, безучастно к Богослужению."

Батюшка часто напоминал о грехах языка. Они лишают молитвы, лишают покровительства, благодати Божией. Язык развязан, безобразен, болтлив — молитвы не будет. Грехи языка — ложь, пересуды, плохо говорить о ком-то. Что побудило нас солгать? — Или хотел кого-то обесславить, или восхвалить себя, или хотел какую-то вещь приобрести, или что-то взял и не хотел сознаться от стыда, или похвастаться, или похвалу получить, или от ложного стыда солгать. Грех один — ложь, а побуждения ко лжи различные, то есть грех — это следствие, а причины греха страсти. Эти страсти надо выявить, чтобы их искоренить.

Начинался разбор следующих грехов. Нарушен пост: одно дело по болезни; но бывает, что мы не желаем отказать себе в услаждении пищей или боимся ослабеть и заболеть.

Проявление нелюбви: не уделила внимания человеку, от нелюбви обесславила человека, не ответила человеку и т.д.

"А теперь подходите, будете каяться индивидуально, кто в чем согрешил..."

ПОЛТАВА
Благодаря заботам Владыки Серафима Полтавского Батюшку приняли в Полтавский монастырь. Но прежде Батюшке пришлось несколько месяцев прятаться от своей мордовской паствы у Владыки — его очень усердно искали. Где только не искали, с ног. сбились, но найти не могли.

И только когда люди немного успокоились и когда на место Батюшки прислали другого священника, он стал служить в Полтавском монастыре.

Здесь Батюшка обрел радости монашеские. Здесь — монастырь, обстановка монастырская, устав монастырский,.жизнь монастырская. И как истому монаху, Батюшке не надо было никакой иной радости как быть в монастыре.

Игуменья Митрофания, видя, что Батюшка становится авторитетом для монахинь, испугалась. Ей казалось, что он будет настоятелем монастыря, а она — только хозяйкой. Переубедить ее было невозможно. И несмотря на то, что Владыка Серафим предупреждал игуменью, чтобы она не трогала иеромонаха Симеона, а не то может случиться беда с монастырем (это было Владыке показано), игуменья не вняла этому предупреждению.

Батюшке пришлось уехать в Астрахань. Он не мог перенести немирность со стороны игуменьи. А монастырь вскоре после ухода Батюшки закрыли, Игуменья Митрофания потом дважды приезжала в Печеры каяться Батюшке и со слезами просила прощения.

В Астрахани архиепископ Сергий Ларин держал Батюшку недолго — вскоре перевел в Волгоград. В Волгограде отца Симеона поставили вторым священником после настоятеля храма. Здесь Батюшка вел строго аскетический образ жизни. Видя, что опять гоним, глубоко погружался в молитву. С какой великой любовью и вниманием принимал он всех, кто обращался к нему, как обстоятельно разрешал их недоумения, до какой степени нравственно высокими были его проповеди!

Но Батюшка уставал от чрезмерной нагрузки. Приходилось много работать с духовными чадами, вести обширную переписку (на письма отвечал по ночам). Кроме служб — еще крестины и венчания. Батюшка был в храме ежедневно до 3-х часов дня. Особенно много было крестин — каждый день более ста человек. Крестить детей было ему очень тяжело. Фактически у Батюшки действовала одна рука, левая, правая совершенно не переносила физических нагрузок. Батюшка от крестин просто изнемогал. От непосильной нагрузки правая рука разболелась, ее невыносимо ломило, особенно ночью. Батюшка не спал — стал страдать бессонницей. Батюшке был необходим отдых.

ПСКОВО-ПЕЧЕРСКАЯ ОБИТЕЛЬ (1957—1963)

Архиерей, согласно жалобам протоиереев, завидовавших пламенному священнику, своим судом решил дело, выпросив благословение у Патриарха Алексия "заточить" иеромонаха Симеона в Печерский монастырь и лишить права священнослужения на 15 лет.

И батюшка с сопровождающим иеромонахом приехал в Печерский монастырь.О.Августин меня принял очень сурово с криком и гамом, но, крайне удивленный моему спокойному настроению, выделил мне келию и дал послушание — стеречь яблоки. С 8 часов утра до 8 часов вечера я стерег яблоневый сад, не имел права показываться на клиросе. Ведь в Лавре я был певцом. Я страшно любил петь и горевал, что я лишен этой моей сладости — петь и молиться в храме. Но этот яблоневый сад научил меня окончательно сладости Иисусовой молитвы. Тут я понял, какой я счастливый человек, что я знаю "Иисусову", знаю "Достойно есть яко воистину", знаю мою любимую "Всемилостивую".

В Печерском монастыре для Батюшки установили строгий режим — с духовными чадами не встречаться, ни с кем не иметь переписки, на территории обители ни с кем из прихожан не останавливаться и не разговаривать.

Батюшка не падал духом. Он каменно верил в Промысел Божий. Благодаря тому, что Батюшка много молился, в нем была блаженная мирность. Его одухотворенность, незлобие, братолюбие, его и внутренний и внешний монашеский облик поражали людей. Особенно проявлялось в Батюшке смирение — плод его плача. Все это замечали монахи и миряне — и не могли безразлично пройти мимо.

Он абсолютно не гнушался таким послушанием — быть садовником. Батюшка умел веселить своих духовных чад в любой обстановке. Так, одному чаду подписал свое фото в шутливой форме: "Твой Авва на послушании садовника — мирствуй".

Вскоре все монахи и наместник монастыря архимандрит Августин стали заступаться за Батюшку. Написали ходатайство Святейшему Патриарху Алексию. Тот, зная Батюшку, зная его, как старца, снял все запреты. В монастырь приехал митрополит Иоанн Псковский. До службы вызывает Батюшку в алтарь и торжественно объявляет при братии, что запрещение снято, и сразу же назначает служить вместе с собой.

Согласно уставу монастыря Батюшку включили в чреду понедельных служб. Затем дали служить молебны у раки Преподобномученика Корнилия. Потом еще послушание клиросное — петь утром и вечером. Наконец-то дали послушание соборовать больных. После всего этого — послушание заниматься бесноватыми. Итак, Батюшка вошел в полную жизнь монастыря.

Сам наместник, архимандрит Августин, очень великодушный человек, вскоре подружился с Батюшкой, с ним советовался не только о духовных вещах, но обо всем — вплоть до хозяйственных вопросов. Даже пришлось им вместе ездить на машине по делам монастыря.

Наступило время радости и утешения и для Батюшкиных чад. После долгой разлуки каждый хотел увидеть Батюшку, услышать от него хоть слово. Батюшка стал вызывать к себе поочередно и остальных скорбящих. Батюшкины духовные чада выделялись среди прихожан опрятностью, строгим поведением в храме. Их сразу можно было заметить. Архимандрит Никита сказал как-то Батюшке: "Ваших, Симеоновских, можно сразу распознать — по внешнему облику".

Чтобы не дразнить и не искушать ни монахов, ни прихожан нужно было как-то замаскировать общение духовных чад с Батюшкой — запрещение хотя и было снято, однако слежка за Батюшкой продолжалась. "Шпиончики" всегда следили за его поведением и доносили начальству. Тогда Батюшка наладил переписку — нашел "почтальона", одну пенсионерку, врача по профессии. У нее было послушание от начальства монастыря — приносить лекарства, делать уколы и пр. В связи с этим она имела свободный доступ в любой братский корпус и могла в любое время зайти к Батюшке и передать что-либо срочное. И никто не подозревал, что она стала духовным чадом Батюшки.

Батюшка для всех своих чад установил строгие правила, которые никто не смел нарушить:

1. Под благословение подходить только в церкви со всем народом.

2. На территории монастыря к нему не подходить и его не останавливать.

3. Письма и записки передавать только через Нину Ивановну, "почтальона".

4. На исповедь приходить строго в назначенное время.

5. Самовольно ни под каким предлогом к нему не подходить.

За нарушение режима Батюшка наказывал и даже накладывал эпитимию.

Сразу всех своих духовных чад он не мог вызвать. Надо было устроить на квартиры и на работу тех, кто уже приехал. Батюшка вникал во все подробности не только их духовной жизни, но и во все житейское устроение. Чтобы не было среди них ссор, недовольства и самочиния, давал письменные указания — кому куда кровать поставить, кому в какой угол святые иконы установить, где должна быть кухня, где должен стоять обеденный стол, где — тумбочка и т.д.

Невызванные очень горевали, впадали в уныние — якобы Батюшка оставил их, передал другим духовникам. А он утешал их в письмах, что это явление вcero лишь временное, что опять все будем вместе:

И так, без устали, на радость людям служил Батюшка около двух лет.

Но в 1963 году Господь попустил еще большую напасть: психически больная девица, только что вышедшая из больницы, напрашивалась к Батюшке в духовные чада, но он отказал ей. И тогда она стала мстить. Она поехала в Псков, вызвала корреспондентов, оболгала Батюшку. Одновременно она написала жалобу Владыке Иоанну, что якобы Батюшка ее обидел. После этих жалоб гражданская власть завела на Батюшку уголовное дело. Видя это, монастырская власть, боясь за монастырь, поспешила разделаться с Батюшкой, тем более наместник в это время отсутствовал. Учредили свой "монастырский суд", созвали всю братию, прочитали жалобу больной и применили самую страшную кару — снять с него все монашеское.

Старцы и многие монахи плакали. Вид Батюшки был настолько чист и кроток, что архимандрит Никита не удержался и воскликнул: "Стоит, как Агнец Божий".

На следующий день за оградой монастыря сжигали монашеское одеяние Батюшки. Его мантия никак не сгорала. Она веером поднималась в воздух. Пришлось принести ведро бензина. Облили, тогда только все сгорело. Духовные чада, которые издали наблюдали за этим зрелищем, собрали весь пепел и хранят его как святыню.

Это все случилось после первой недели Великого Поста. Первую неделю Великого Поста Батюшка еще служил. Его чада за ночь сшили пальто ниже колен, достали сапоги, русскую рубашку, и Батюшка целую неделю ходил в храм в таком виде.

Даже в такие скорбные минуты Батюшка утешал своих духовных чад: "Бесчисленное множество терпений было и продолжается с целью отнять Вас у меня и меня от Вас. Берегите себя, берегите и меня и здоровье наше, чтобы силы не терять, не сократить нам число лет жизни. Сейчас преступление — не молиться усердно Божией Матери всем нам, всей нашей семье".

Особенностью поведения Батюшки в Печерах было то, что он всегда держался непринужденно, свободно при любых обстоятельствах. Находился ли он на положении "ссыльного" или свободного. Если человек подходил с какой-нибудь скорбью, говорил смело, громогласно, открыто, ни на малейшую йоту не имея "страха иудейска" — только обязательно помочь, утешить, обрадовать. Он горел этим огнем любви к человеку, хотя сам буквально ходил на "горящих углях". Он всегда испытывал чувство огромной радости, когда выдавался случай помочь человеку.

Однажды, когда ему было запрещено исповедовать людей, был такой случай. Выходя со всеми на литию, Батюшка подзывает одну из чад: "Говори грехи". Она незаметно стала сзади и начала исповедоваться. Батюшка тут же при всех накрывает епитрахилью и разрешает грехи.

На следующий день о. Алипий вызывает Батюшку и спрашивает:

— О, иеромонах исповедовал? - Да.

— А как же так?

— Ну что же поделаешь, ведь чадо мое.

Подобных случаев было много. Это была мера любви Батюшки к людям.

После того, как Батюшку административно раздели (Сняли монашескую одежду), его поместили в игуменский корпус, в общую келию, чтобы отсечь общение его с духовными чадами. Они очень горевали, и Старец им отвечал так: "Для меня преград моей любви нет! Все, буквально все ломаю об колено, и через голову иду, иду, иду... так как моя любовь превыше всего. Все перескачу, но потерплю. Любовь — это огонь всепожирающий".

Батюшке была запрещена переписка и какое-либо общение с духовными чадами. Прибыла из Пскова комиссия — проверить, не переписывается ли Батюшка с кем-либо. Обыскали все его вещи, тумбочки, кровати, столы — ничего не нашли. А писем под матрацем лежало с пол-мешка. Сам Батюшка был внешне спокоен, стоял и молился. Так ни с чем и ушли.

Бог вел Батюшку такими тернистыми путями, какие для человеческого разума просто непостижимы. Невозможно осознать, сколько и как он страдал. Сколько можно перенести скорбей?! "Скорбей — по мешку на каждое плечо", — сказал однажды Батюшка. Видимо у него была такая сила веры, что при таких жестоких нечеловеческих отношениях, как лишение его монашеской одежды и сжигание ее за оградой монастыря с признанием Батюшки недостойным монахом, в то время как монашество для него было сутью его сердца, вера не только не угасала, а, наоборот, еще сильнее разгоралась и возрастала.

Но если всмотреться во все обстоятельства жизни Батюшки, то надо признать, что и тут суд над ним был промыслительным.

Ввиду того, что болезнь Батюшки стала прогрессировать (особенно вызывало опасение воспаление легких), то дальнейшее его пребывание в Печерах было бы даже опасным для его жизни. Воспаление легких уже стало хроническим при температуре 35°. От болезней и лекарств совершенно пропал аппетит. Трапезу братии Батюшка посещать практически не мог. Он сам писал: "Меня шатает. Сердце очень слабое, кроме воспаления легких — печень, язва — очень болят. Сижу на черном кофе, белых сухарях и — крепкий чай, слабею очень, сильно похудел.

Однажды, еще до монастырского суда зашел к Батюшке о. Алипий, очень испугался, увидев его сильно похудевшим, и как стукнет посохом по полу: "Будешь, иеромонах Симеон, ежедневно пить парное молоко и есть парную курицу за послушание, если Вы не хотите поправляться!!!"

В момент болезни Батюшка особенно просил своих молиться о нем. "Всем встать на молитву в 11 часов вечера, читать "Бог Богов — 12 раз каждой и каждому, 100 Иисусовых, Акафист Скорбящей Божией Матери".

"Очень слаб, еда плохая, сил нет. Сон 3 часа, буду колоться, опять левостороннее воспаление легких. Сердце очень плохое, так, видимо, Богу угодно. Меня готовят к отозванию, видимо время подходит, затвор. В общем, есть воля Божия мне готовиться, ужасаюсь своей полной негодностью".

Но проходит критический момент, Батюшка опять встает на ноги и после тяжелых заболеваний опять выходит на службу.

По внешнему виду никогда не подумаешь, что Батюшка такой болезненный. Походка очень быстрая, глаза сияют духовным светом, взгляд острый. От живости Батюшки оживали все окружающие. Он с такой божественной любовью смотрел на каждого человека и с такой воодушевляющей улыбкой, что любой, даже совсем незнакомый человек, как дитя, невольно раскрывал себя перед ним и получал все, что ему было надо. Всякая печаль, грусть, тяжесть отходили от людей и все чувствовали, что эти глаза видят все. К нему ехали со всех краев нашей страны, именно к старцу Симеону, — и получали от него утешение, совет, помощь и силу.

А для духовных чад его ничто не могло сравниться с тем счастьем, какое они испытывали при встрече с ним, после долгой болезни. Это были минуты великой радости.

Главной чертой старца была глубокая, сострадательная любовь. И эта любовь чувствовалась без слов, без действий. Стоишь около него и никакой тяжести, на душе такая легкость, будто находишься на небе.

Очень многим в наше время живется трудно, потому что среда наша холодная, эгоистическая, безразличная, равнодушная. И поэтому так необходим человек, к которому можно было бы нести все скорби, горе, волнения, переживания и доверить всякую тайну — и получить облегчение, сострадательное соучастие, найти любящее сердце — сердце Христово. Такое сердце было у Батюшки.

Батюшка всегда был настроен настолько духовно, что и вся обстановка его свидетельствовала об этом. Ни одной лишней вещи. Над кроватью вместо обычных ковриков были коврики из молитв.

Через неделю начальство монастыря попросило Батюшку уйти из монастыря, а его духовных чад не стали даже пускать в монастырь молиться. Батюшка срочно всем распределил послушание, кому куда временно уехать.

Сам он поселился в доме своего духовного чада до окончательного гражданского следствия. Гражданское следствие было недолгое. Конечно, Батюшку полностью оправдали. После этого он поехал в Москву лично к Святейшему Патриарху Алексию I и обжаловал учиненную над ним жестокость, причем в этом обжаловании участвовал Патриарх Пимен, в то время он был Митрополитом Ленинградским.

Святейший Пимен очень горячо взялся за дело Батюшки, сочувствуя и понимая, что о. Симеон является жертвой какого-то дикого произвола.

Святейший Патриарх Алексий 1 не мог видеть Батюшку в гражданском, слезы появились у него на глазах, и он начал просто кричать: "Оденьте сейчас же иеромонаха!" Тут же в Патриархии его одели во все монашеское. Святейший Патриарх вернул Батюшке сан, право на служение. Но после такой встряски посоветовал пойти за штат, назначил ему пенсию. Батюшка с большой покорностью вышел за штат.

Духовные чада Батюшки вспоминают о Печерах: "Батюшка держал нас как на военном положении, немного отдохнем и опять тревога. Опять время братьям и сестрам вставать на молитву, опять переживания, опять кричать — умоляющих Тя, Господи, помилуй нас!!!"

Впадать в спячку не давал. "Мое дело шевелить вас, а ваше дело поворачиваться", — писал он в то время чадам.

Судя по письмам о положении старца Сампсона в Печерах, там он, действительно, находился в заточении.

В безбожное хрущевское время батюшка был особенно гоним. Сам Хрущев лично боролся со старцем, желая уничтожить его не только как духовника, но и как бывшего графа. Хрущев приказал во все главпочтамты страны разослать почерк Батюшки, чтобы задерживать его письма и пересылать лично ему (Хрущеву). Таким образом набралось около двух тысяч писем, но в них не было ничего, что могло бы позволить найти какую-то зацепку, чтобы обвинить Батюшку и вновь упрятать его в тюрьму. Все письма были переданы в Патриархию Владыке Николаю (Ярушевичу). Но Владыка вскоре скончался, и письма затерялись.

В хрущевское время было большое гонение на Церковь. Закрывались храмы, монастыри, духовные семинарии и Академии. Духовенство было очень напугано и, желая как-то сохраниться и сохранить Церковь, так подчас жестоко относилось к Батюшке, лишая его возможности общения с людьми, особенно с молодежью. Батюшка органически не мог быть бездейственным. Его огненная любовь к Богу и людям диктовала отдать все, что он имел от Бога, передать эту науку о спасении — людям.

В такие лютые времена в Печерах Батюшка всем своим духовным чадам велел за послушание все письма его после прочтения тут же сжигать. Сколько ценнейших наставлений, поучений было предано огню!

Печерская жизнь была для Батюшки особенно тяжела. Он писал:

"Больше рыдал.

Мало ликовал.

Физически болел.

И к тому же сердце. Какие слезы, делается до обморока тяжело".

Прощаясь с Псково-Печерской обителью, Батюшка в последний раз пришел в трапезную. И здесь, во время трапезы, в присутствии всей братии отец Алипий попросил у Батюшки прощения: "Вы, иеросхимонах Симеон, простите меня и тех, кто имел нечто на Вас. Я не знал, кто Вы такой".

Через два года после ухода Батюшки из Псково-Печерского монастыря, начались гонения на отца Алипия. Однажды после литургии во время проповеди отец Алипий сказал: "Помните, братья и сестры, здесь среди братии монастыря был иеромонах Симеон Сиверс, на которого лили всякую грязь, порочили его? Сейчас те же люди гонят и порочат меня".

Московский период жизни Батюшки настолько сложный, что повествование о нем лучше начать словами самого Батюшки:

"Будучи заштатным священником, живя в Москве, шатаясь и переезжая с квартиры на квартиру и терпя всевозможные невзгоды и неприятности, которых бы я врагу не пожелал, я дошел до того, что мое здоровье резко ухудшилось и я был разбит параличом (левосторонним), с чем и пролежал год, пережив страшно много и радостей и горя, радости, конечно, пастырской, потому что окружен был такой бесконечной огромной любовью своих духовных чад, которые меня так без конца любят. Я был до конца обрадован и утешен. Могу сказать, что я богатый человек, что именно все эти радости духовничества, как Святейший Патриарх Алексий называл — старчества, — они мне как бы компенсировали все мои невзгоды.

За это время я в Москве переменил 11 квартир! Фактически, я живу на колесах, будучи прописан во Владимирской области, живу в Москве. Но все-таки я могу сказать, что я счастлив, счастлив тем, что я пастырь, православный священник и монах-схимник. Это моя личная сокровенная жизнь. Если бы меня спросили, что если бы я умер и опять ожил — кем бы я хотел быть, — я опять бы сказал: "Непременно монахом, непременно! Русским православным священником и непременно схимником!" Высшего блага и высшей награды на земле человек не имеет — как быть священником и схимником. Если, конечно, закон Христов будет у него основной".

В Москве Батюшка полностью погрузился в духовничество. Он был духовником Святейшего Патриарха Алексия I. К Батюшке приезжали многие архиереи, священники, монахи, ученые и простецы, студенты.


16 сентября 1966 года старец Симеон принял Святую схиму с именем Сампсон. Говорят, что после пострига от старца исходила такая благодать, что многие люди, у которых была не чиста совесть, не могли на него смотреть.


На первую зиму нашли небольшую квартиру: комната и кухня. Зима прошла плохо. Квартира была неудобной для приема людей. Да к тому же еще духовные чада расстраивали Батюшку своей немирностью.

Батюшка скорбел, не знал, что делать — оставаться ли в Москве или уехать на периферию. И однажды, в тяжелые минуты душевных терзаний, ему явилась Богоматерь во всем голубом, в молчании. Это явление было большим утешением и поддержкой для Батюшки. Он принял решение остаться в Москве.

Достались горькие слезы и на долю его духовных чад. Жилья не было. На первый случай попалось чердачное помещение, разделенное на комнаты-времянки. С этого чердака началась их московская жизнь. С шести утра и до глубокой ночи искали прописки, искали работу. Прописаться можно было лишь во Владимирской и других, ближайших к московской, областях. Приходили уставшие, полуголодные, жили на хлебе и воде. Только по вечерам — горячий чай с сахаром, хлеб с маслом. Было их двенадцать человек, все молодые. Гладко причесанные волосы, скромная одежда... Хозяйка, видя их необычную жизнь, испугалась — что за люди, чем занимаются? Однажды она не выдержала, зашла к девочкам и говорит: "Вы очень похожи друг на друга. Вас можно перепутать. Мне просто страшно делается: кто вы? Пойдемте к моей нянечке, как она скажет, так я с вами и поступлю". Не успели они войти, нянечка закричала: "С ними Божья Матерь! Ты их не трогай, пожалуйста, ты их не трогай!" После этого хозяйка успокоилась.

Одна из девушек пришла в отчаяние — никак не могла устроиться на работу. Она решила: "Если не устроюсь в ближайшие два дня, уеду из Москвы, пусть даже Батюшка не будет отпускать. Жить так больше не могу. К Батюшке попасть невозможно, работы нет, денег нет, есть нечего".

На следующий день ее приняли на работу. На радостях она хотела рассказать Батюшке, но попасть к нему не смогла. И так была этим расстроена, что ни с кем не могла разговаривать. Так и заснула. И видит сон:

"Иду я по Красной площади около храма Василия Блаженного и вижу: наш Батюшка стоит вместе с Василием Блаженным, о чем-то они разговаривают. Я подошла ближе и хотела немного подслушать, но они говорили на каком-то другом языке.

Потом я вдруг очутилась в Загорске у Ильинского храма. Смотрю, идет преподобный Сергий. Я спешу к воротам монастыря и кричу всем: "Идет Преподобный, Преподобный Сергий идет!!!" А на площади стоит наш Батюшка — и вот направляется к Преподобному. Батюшка и Преподобный встретились. Они упали друг перед другом на землю и долго в таком положении были. Потом поднялись, и Преподобный Сергий говорит Батюшке: "Поселяйтесь вокруг меня, насыщайтесь, обогащайтесь, радуйтесь и живите до цветения".

После этого сна девушка ожила. Привели ее к Батюшке, как только она вошла, Батюшка говорит: "Видела — будешь свидетельницей".

Постепенно все стали устраиваться на квартиры, и уже к зиме все работали. Начала складываться более или менее нормальная жизнь.

На зиму Батюшке нашли замечательную квартиру. Он дал послушание одной из своих чад — искать зимнюю дачу в определенном районе. Взяв у Батюшки благословение, она отправилась на поиски. Два часа ходила по участкам и ничего не нашла. Приходит и говорит: "Батюшка, там никто не сдает дачу. В каждый дом заходила".

А Батюшка свое: "Иди, иди, плохо, значит, искала". Она опять пошла, опять стала спрашивать почти у каждого дома - и опять ничего не нашла. Снова приходит к Батюшке. А он опять свое: "Иди, ищи, именно только здесь, где я тебе говорю". Вот уже шестой день ходит она, ее заприметили, говорят: "Ну, что ты там все ходишь? Здесь никто ничего не сдает". Она стоит, слезы льются из глаз, ноги не идут. Плачет. В это время вышла женщина — погулять с больным ребенком. Та очень несмело спрашивает у нее: "Вы не знаете, никто квартиру здесь не сдает?" Женщина с большой живостью схватила ее за руку: "Сдают, вот в этом доме сдают, где я живу, они получают квартиру и освобождают полдома"...

Эта квартира много послужила Батюшке и на радость людям. Он прожил здесь более пяти лет. Ежедневно было более двадцати исповедников, совершалось соборование, служились молебны и т.д. — и все Господь покрывал. Конечно, со временем соседи начали замечать: "Какой-то странный старик живет. Что-то очень много народу ходит, какие-то странные люди городские и деревенские, не как все, необычные". Постоянно участковый проверял. Батюшка очень переживал и иногда сетовал: "Люди любят меня только для себя. Какие же неосторожные, только бы им да им". В глаза он эти упреки высказывал только близким, а дальним, которые приезжали раз в год, никогда ничего не говорил. Когда келейники делали замечания таким "неуклюжим", он спешил возразить: "Вы их не слушайте... жужжат, мухи да и все!" Этим Батюшка смирял келейников и в то же время давал разумение и приезжим.

А ведь приезжие, действительно, были неуклюжи: человек 6-7 идут вместе, с сумками, кошелками, бесцеремонно, напролом, открыто стучали в дверь Батюшки. А некоторые, не зная точного адреса, расспрашивали у соседей: "Вот такой-то где живет?" И после — опять тревога, опять неприятности.

В тревоге жили и духовные чада Батюшки. Они тоже были гонимы и соседями, и участковыми. Можно привести такой случай.

Участковый выяснил, что люди живут без прописки. Приходит, стучится, пришлось открыть. Разговорился с ними участковый, проверил паспорта, — девчата, вроде, неплохие, и работают, и скромные. Он и говорит им: "Ну, что же с вами делать? Живите пока. А если провинитесь, тогда разговор будет другой". Участковый уже стал прощаться, как на пороге появляются две старушки, приехавшие из Мордовии. Участковый сразу же к ним: "Вы к кому? Вы откуда? Ваши паспорта? Вы их знаете?" А они растерялись. "А-а-а! Мы их не знаем, мы просто так зашли, от дождя, мы сейчас уйдем", — и еще что-то несуразное.

Тогда участковый рассердился на девушек и велел завтра же освободить квартиру. А была осень. Куда идти? Утром рано забежали к Батюшке: "Что же делать?" А Батюшка им: "Живите, не сумняся, никуда не уходите". И действительно, все улеглось. Участковый пришел еще раз, их поругал, но сжалился и разрешил остаться.

Постепенно к Батюшке стал съезжаться народ. Он стал вызывать остальных своих духовных чад. Кого-то оставлял в Москве, кого-то поселили в ее окрестностях. Стали появляться новые духовные из москвичей.

...Время шло. Уже два года Батюшка жил со своими духовными чадами в Москве. Но здоровье его не восстановилось, наоборот, стало ухудшаться. Сам он по этому поводу очень печалился, готовил своих, что может их оставить. Его легкие ослабели от хронических воспалений, мучил кашель с мокротой. От постоянного кашля Батюшка обессиливал. На улице жара, а он сидел, укутавшись в шерстяные вещи, и его бил озноб. Врачи ничем не могли помочь. Духовные чада очень беспокоились, что же делать? Один добрый человек порекомендовал выехать на дачу в Малаховку.

Батюшка благословил троих своих чад искать дачу. И дачу нашли, именно такую, какая нужна была для Батюшки: сосны, деревянный дом, второй этаж, чистейший воздух, море цветов. Цветы цвели до самого снега. Когда Батюшку привезли на эту дачу, он был удивлен и обрадован. "Какая милость Божия!" — сказал он. — "Господь оставляет меня еще на покаяние". И действительно, за одно лето у него прошел кашель. Батюшка совершенно ожил. На этой даче отдыхал он 12-лет подряд. И мы забыли, что у него больные легкие.

А зимой он всегда жил в Москве. В эти годы Батюшка постоянно ездил молиться в Богоявленский собор. Его приглашали служить во многие храмы Москвы, много раз Батюшку приглашал служить Святейший Патриарх Пимен. В соборе Батюшка имел большое утешение — он совершал проскомидию. Но шло время и люди менялись. И так случилось, что Батюшку лишили возможности совершать проскомидию. В одной из своих частых поездок в Киев к митрополиту Иоанну Батюшка поделился с митрополитом своим горем. Митрополит Иоанн благословил Батюшку устроить домашнюю церковь в честь Покрова Божией Матери.

Так, по благословению митрополита Иоанна Киевского, по промыслу Божию появился Московский Покрово-Феофановский Кошский монастырь, как Батюшка однажды его назвал. И потом несколько раз повторял: "И никто не знает, что в Москве есть Покровско-Феофановский Кошский монастырь, ни у кого даже в мыслях нет". Епископа Феофана Затворника Батюшка считал своим учителем и часто, когда он говорил что-то особенно поучительное, заканчивал: "Так по Феофану".

Батюшка в своей церквушке часто служил. Здесь собирались все чада — весь монастырь. К службам все готовились. Батюшка служил иногда и ночью — с 12 часов до 5 часов утра — с той целью, чтобы все чада могли попасть на литургию. После литургии утром все шли с великой радостью на работу, причащенные и ободренные особой силы Благодати.

Особенно часто Батюшка служил заупокойные литургии — когда умирал кто-нибудь из близких ему и дорогих людей или в память о своих благодетелях. Во время болезни, бывало, он очень переживал: "Что же мне делать? Лежу да лежу, а мой синодик плачет. Может быть, мне в келии поминать моих любимых покойничков?" Батюшка только так подумал, и через два дня его келейник видит сон — по всей улице (конца не видно) выстроилась очередь, и вся очередь шла в Батюшкину келию. Все люди незнакомые. Он кричит: "Что вы идете, куда идете? Ведь Батюшка болен, он не в состоянии принимать людей!" А они все идут, идут, идут мимо него...

Но за усопших нужно только молиться и поминать их. За тех же, кто еще на земле, не только надо молиться, но и выращивать их. С воспитанием людей много связано сердечных переживаний, нервного напряжения, для этого требуется очень много физических сил и здоровья. Того, кто духовно уже окреп, получил знание, — того надо, чтобы закрепить в нем все, смирять и смирять — по-настоящему смирять. Того же, кто еще младенец по духу, — того надо еще поить млеком и кормить сладкой пищей. И несмотря на то, что Батюшка имел огромный пастырский опыт и был большим психологом, было ему очень трудно.

Московская жизнь — это не Печерская жизнь. Там — пять минут до работы, пять минут до монастыря, каждый день — полунощница, утром и вечером — в монастыре. Каждый день видели Батюшку и каждый день получали от него письма. А московская жизнь очень сложная. До работы — час, до храма — час, до Батюшки — два часа, а кому-то и больше. Город большой, суетный. Кто-то спросил у Батюшки: "Вы не боитесь за своих, ведь они живут в миру, девушки приметные, всякое может случиться?" Батюшка ответил: "Нет! На них особая печать".

Очень много времени стало уходить на разные хозяйственные дела, устройства, дорогу, поэтому соблюдать духовный строй в Москве было намного труднее, чем в Печерах. Некоторые никак не могли привыкнуть к московской жизни. Суета настолько затягивала, что они стали терять в себе то, что получили в Печерах. Знать — это одно, а носить в себе — это другое.

И Батюшке много пришлось заниматься с чадами, напоминая то, чему он учил их раньше. И еще разъяснял, как блюсти себя от искушений московской жизни. Многие работали в больших организациях, невозможно было от каких-то вещей уберечься. Поэтому Батюшке приходилось учитывать их новые язвины и применять новые методы исцеления.

Батюшка не переносил уныния. Он применял все свое умение и старание, чтобы вывести человека из этого адского состояния. Он даже "шевелил" тех, кто находился около унывающего, и говорил: "Что же ты бездействуешь — сестра лежит, демоны над ней измываются, а тебе и дела нет до этого. Как же ты молишься? Как же спокойно спишь? Где же твоя сестринская любовь? Как же у тебя сердце не лопнет?" И каждое чадо думало, что старец именно его или ее любит больше, чем другого. И по этой причине некоторые возомнили, что они лучше других, и у них от самомнения появилась смелость сказать Батюшке: "Вот Вы того-то больше цените, чем меня", возникла некоторая неприязнь, непрощение друг другу.

И получилось так, что из-за чего-то все переругались, стали какими-то немирными. Если посмотреть неопытным взглядом, со стороны, то можно было бы сказать — какой-то ад, никакого порядка. Батюшка же сказал на это: "Значит, благодатные, бесы мстят. А где все тихо, мирно, тишина, значит там неблагополучно".

Может быть эта "широкая" жизнь Москвы и шла немного вспять, но все, кто был около Батюшки, озарялись светом его учения и очищались. Москва дала большую практику в духовной жизни. Получили знание борьбы с грехом в любой обстановке. Кто серьезно прилепился к Батюшке, тот все козни диавольские избежал с его помощью. И теперь ни одному чаду Батюшки не страшно.

...Во второй год московской жизни случилась беда. Одна из духовных сестер, монахиня Серафима, двадцати восьми лет, любимица Батюшки и любимица всех, которая всегда примиряла капризных и ссорившихся, попала в аварию и скончалась. Ее погребение и проводы в Вечную Вечность всех отрезвили. Все о ней плакали, все молились, служили заупокойные литургии. Несчастье это многое изменило в духовной жизни Батюшкиных чад.

Еще одна удивительная личность, ставшая для всех примером, — Шура из Ступина. Эта девушка увидела в одном доме фотографию Батюшки и сказала себе: "Он будет моим духовником. Только он". И с тех пор почитала его своим духовником и старцем, руководствовавшись его фотографией, — просила у Батюшки благословения на то, что ей предстояло сделать. В любой нужде, в любой беде она молитвенно обращалась к Батюшке, и Батюшка ей помогал.

А лично она познакомилась с ним только через 15 лет, уже в Москве. И с этого момента каждое воскресенье приезжала к Батюшке каяться. С собой она всегда привозила две огромные сумки с продуктами, гостинцами. А если собиралась в какой-нибудь монастырь, то просила, чтобы ее проводили — столько она везла с собой продуктов. Такая у нее была любовь к людям.

Через год она смертельно заболела. Батюшка поехал к ней в Ступино для последней исповеди и причащения. Приехали — и увидели нищету, даже стол нечем было накрыть для дорогого гостя. Вот такая была нищелюбивая. Ее как-то спросили: "Что же ты не имеешь в запасе даже одной скатерти, полотенца? " А она ответила: "А зачем? Разве этого недостаточно?"

Когда она умерла, после ее погребения одна из духовных чад Батюшки видела сон: гроб Шуры несли монахини. Но она не была пострижена в монахини. Батюшка сказал: "Она белая монахиня".

Метод воспитания у Батюшки был очень строгий. Он требовал полного послушания. Батюшка говорил: "Вот скатерть белая — видишь, что белая, а старец говорит: скатерть черная — верь, что черная! И так во всем!"

Некоторых, особенно упорных и настойчивых, он даже дразнил, высмеивал, и, конечно, воспринималось это очень болезненно. Но зато в этих борениях выявлялся весь внутренний хлам, и этот хлам выносили потом на исповедь, и сердце постепенно очищалось от всякой скверны.

Посещали Батюшку и многие выдающиеся советские деятели, так называемые тайные христиане, которые очень нуждались в старческом наставлении.

Шли и шли к Батюшке люди.

Но здоровье его стало ослабевать — и ухудшалось до крайней степени. Ропот на Батюшку увеличивался, потому что теперь к нему стали попадать реже. Очень много стало приезжих. От переутомления участились сердечные приступы. Часто приходилось вызывать скорую. Батюшка принимал до полного упадка сил. Становилось плохо с сердцем — вызывали скорую. Делали уколы и уезжали. А минут через 30 после скорой Батюшка опять принимал людей. Всегда говорил: "Пусть подождут, я их приму, людей обижать нельзя". Келейники возражали Батюшке: "Сколько раз в день можно вызывать скорую? Вам же опять будет плохо. Я вот возьму и выгоню всех". Батюшка строго говорил: "Не смеешь об этом даже и подумать. А мне, ну что же... Опять придет скорая... Лишний укол приму, ничего со мной не случится, пусть меня колют, пока жив, а людей обижать я не имею права".

Батюшка очень расстраивался из-за трений с келейниками, которые ущемляли его свободу. От переутомления у него пропадал аппетит, а келейникам было обидно — готовят ему с великой любовью, он же почти не ест. Гневались они и на посещающих: "Что же вы, не видите, что Батюшка чуть не падает, а вы все ждете?!" Но посетители тоже не знали, что делать. Ведь сам Батюшка, выйдя из своей келии, говорил им: "Подождите, не уходите, обязательно вас приму!"

Обстановка была тяжелой, а тут еще огромная почта ожидала Батюшку, а письма писать он мог только ночью! И келейники стали вмешиваться. Даже заглядывали в замочные скважины — горит ли у Батюшки свет. И опять перебранка, опять Батюшка расстраивается. На этот счет он говорил: "Они, думаете, проявляют любовь?! Да нет! Они своей любовью меня только расстраивают. Они делают дела демона. Только бы мне мешать работать!!! От такой "большой любви" они меня ужасно расстраивают — до стенокардии".

И вот 23 января 1974 года случился левосторонний инсульт с потерей речи — Батюшка лежал почти год.

Для его духовных чад это было потрясением. Все были в великой печали. Дежурили келейники и врачи. На лето Батюшку отвезли на дачу. Нашли опытную массажистку, которая два раза в неделю приезжала к Батюшке, и благодаря ее трудам за лето Батюшка стал ходить. Постепенно восстанавливались силы, и на рождество он уже служил молебен у себя в келии.

В течение всего года, пока Батюшка был болен, его постоянно навещали. Собиралось много людей и с упоением слушали Батюшку

За четыре года до кончины Батюшки в его зимней квартире случилась большая кража. Была похищена вся библиотека и многие иконы, в том числе и любимая икона Благовещения, итальянской школы, XVIII века, писанная маслом, которая в свое время принадлежала Екатерине И, — фамильная икона, унаследованная старцем Сэмпсоном от прапрадеда Ивана Сиверса. Длина три четверти метра, без венца, инициалы на греческом языке, Батюшка сначала не мог даже осознать, что этой иконы больше нет, потом сказал: "Господь постепенно меня готовит к Вечности, отнимает самые мои дорогие вещи". Это был второй удар для Батюшки — после инсульта. Батюшка стал задумываться о своих духовных чадах, что же они будут делать без него? Батюшка знал, что недолго ему уже осталось ходить по земле. И поэтому особо усилил строгость к своим чадам. Многим уже прямо в лицо говорил:

"Что же ты за ум не берешься? Что ты будешь делать без меня? Что же ты спишь с открытыми глазами, как заяц, и ни о чем не думаешь?"

После кражи Батюшка уже не мог находиться на этой квартире. Переехал на новую — зимнюю дачу. Дача была замечательная — южная сторона, большое помещение, много комнат, удобный подход. Но здесь он прожил всего несколько месяцев. Однажды в два часа ночи возник пожар. Батюшку едва успели вывести из огня — Божиим Промыслом у него ночевали приезжие священники, они-то и вывели старца из пожара. И Батюшка навсегда переехал жить к одним своим духовным чадам.

Летом, как обычно, он выезжал на свою любимую дачу. Но к несчастью, хозяйка дачи скончалась. И хотя перед смертью, завещая дачу своим домашним, она говорила: "Вот я вам оставляю дачу, только не отказывайте Батюшке", — молодому владельцу надоел бесконечный народ и, провожая Батюшку в сентябре в Москву, он предложил на следующий сезон поискать для Батюшки другую дачу.

У Батюшки потемнело в глазах. Он машинально сел в такси и, приехав на свою зимнюю квартиру, целую неделю был болен: "Бог постепенно меня разлучает со всеми земными радостями".

Зима прошла благополучно, особо тяжелых переживаний не было. Батюшка много трудился над исповедями и письмами. На лето нашли новую дачу, но она была неудачной. Зимой сгорела и эта дача. В этих пожарах сгорело почти все Батюшкино имущество.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА В МОСКВЕ
Здоровье ухудшилось. Стали опухать ноги. Исповедовал почти всегда сидя, только священство исповедовал стоя. Но в храм Батюшка ходил регулярно. Совершал праздничные молебны дома. Особо унывающих исповедовал и причащал сам, сам читал молитвы к Св. Причащению и благодарственные молитвы после Причастия.

На Прощенное воскресенье пригласил всех чад. Его скорбный голос — как будто он с ними проводит последний пост и последнюю Пасху — слышали все. В своем слове к духовным чадам Батюшка сказал: "Вот мы собрались здесь и будем просить друг у друга прощения. Может быть, мы вместе последний пост и последнюю Пасху, может быть, мы с кем-то не увидимся. Будем жить духовно. Простим друг другу, и ни на кого не будем иметь нечто..."

Летом — опять на дачу. Но эта дача совсем была неудобная, шумная, особо гулять было негде. Батюшка больше находился в своей комнате или на террасе, много читал, много беседовал, иногда исповедовал. Состояние его здоровья всех беспокоило.

12 июня 1979 года ему стало плохо, увезли в Москву, в больницу. Профессор осмотрел Батюшку и определил: рак-саркома.

Батюшке ничего не сказали, но он чувствовал, что дела его плохи. Вернувшись домой, он жил там около двух недель, чтобы подготовиться в стационар. Потом снова положили в больницу.

10 июля, в день Странноприимца Сампсона, Батюшка предложил всем чадам собраться в его квартире, пригласить священника и отслужить молебен в память Странноприимца Сампсона. Все было сделано так, как Батюшка велел, собрались на молебен, но настроение было печальное, все предчувствовали свое сиротство.

Когда на следующий день пришли к Батюшке в больницу, он сказал: "Больше не разрешу без меня собираться. Может сердце лопнуть, слыша ваши слезы".

В больнице не было минуты, чтобы Батюшка не думал о своих: "Как же они будут?!" Он до последней минуты не соглашался на операцию: "Что Вы меня уговариваете? Вы представить не можете, какой я буду после операции!" Он уже рассердился на всех врачей и хотел выписываться, но ночью был сильный приступ. Никто не мог ему помочь, вызвали даже заведующего отделением. И после этой ночи Батюшка согласился на операцию, он увидел, что другого выхода нет.

25 июля Батюшку оперировали. Потом сразу в реанимацию, где он пробыл 11 дней. Несмотря на такое тяжелое свое состояние, он находил в себе силы со всеми разговаривать. С ним подружился заведующий отделением, реанимации. На несколько минут приходили свои, навещать Батюшку. Он, находясь в реанимации, просил, чтобы ему приносили журналы на просмотр. Заведующая отделением была ошеломлена: "Как это возможно, человек-смертник, и еще чем-то интересуется, когда люди в этот момент вообще ни о чем не могут думать!"

8 августа Батюшку выписали. Принесли монашеское одеяние, одели его. Все сотрудники реанимации и хирургического отделения вышли Батюшку провожать. Всех он привлек своим духовным обликом, и они долго о нем вспоминали.

Домой Батюшку привезли на скорой. Как только его внесли в его комнату, он спросил: "Все мои живы? Никто не умер? А как чувствует себя та, а эта как себя ведет?

Через неделю пришли посетить его заведующие хирургическим и реанимационным отделениями. Батюшка с ними беседовал около двух часов, собственноручно подписал им свою фотографию на память. Они были удивлены его энергией, вниманием, любовью, выносливостью его организма.

После больницы он чувствовал себя бодро, конечно, относительно. Пил соки, кисели, ел жидкие супы. Но ровно через неделю состояние резко ухудшилось. Батюшке было видение, после чего он вызвал всех в два часа ночи и начал всем говорить:

"Я буду умирать, но не бойтесь, не пугайтесь. Моя совесть чиста перед всеми. Ни одна душа не может упрекнуть, что я чем-то соблазнил. Я с крыши могу кричать, что учил только науке о спасении. Моя наука была только о Вечной Вечности, и сколько было сил, умения и знания, я преподносил каждой душе, которая встречалась со мной.

Ни в коем случае не осуждайте их, они не знают этого богатства, этого неисчерпаемого богатства, что мы удостоились быть чести быть Православными, а не еретиками.

Наш триумф — СМИРЕНИЕ! Рядом с ним ничего нельзя поставить, кроме смирения, плача.

Надо помнить, что основной залог нашего спасения — только мы сами. Чужая жизнь нас не касается. Как хотят! Их извинять, их оправдывать, их всегда помнить — что они бедные люди, никем не наученные, да?

Никому не делайте зла. Это мерка Христа. Помните, что мерка любви к людям — это мерка любви к себе. Никому не делайте зла.

После этой ночи Батюшка велел всех известить, чтобы приходили с ним проститься. С утра до часа ночи Батюшка всех принимал, говоря каждому лично напутственное слово, прощальное, последнее. Каждый подходил, имея к Старцу великую любовь, никто не посмел показать свою боль — боль разлуки, а спокойно, настроясь мирно, подходили, спокойно выслушивали последние наставления и получали последнее благословение. К этому все подготавливали себя — кто заранее выплачется, кто принимал сердечные капли, кто молился, прося у Божией Матери подкрепления. И, конечно, уже после Батюшки, выйдя от него, все рыдали, кто в коридоре, кто на кухне, — все плакали вдоволь, у каждого было такое состояние, будто вырвали живым его сердце, предчувствовали свое сиротство

Через два дня ночью Батюшка опять созвал всех. Опять говорил о своем отходе. Опять умолял, чтобы особо о нем не плакали, подумали бы о нем, о его Вечной Вечности, напоминая себе о том, что если ему будет хорошо, то и им тоже: "Набрались бы мужества и в минуты отхода читали бы молитвы.

А как увидите, что я уже отошел, положите меня на пол, на голые доски, а сверху покройте белой простыней. Монаху положено некоторое время пролежать на голых досках. После всего только положите на стол для облачения.

Погребите меня с Вашим родителем рядышком! Это старец говорил сестрам, в доме у которых жил в последние годы. Их покойный отец был иерей Виктор.

"По мне — Псалтырь, а священники пусть читают Евангелие, после каждого зачала: "Упокой душу раба Твоего... Тебе послужившего".

Больше засылок за упокой на Кавказ, в Крым, Евпаторию. Мобилизуйте все адреса, где могут хоть один раз помянуть имя этого негодного человека, не гнушайтесь. Ночи на спите, составляйте адреса.

После больницы в течение двух недель Батюшка ежедневно исповедовался и причащался. Незадолго до кончины его посетил архиерей.

24 августа в 10 часов состояние Батюшка резко ухудшилось, а в 13 часов стало ему совсем плохо, он затребовал "скорую". "Скорая" приехала, врачи на него посмотрели как на безнадежного, вызвали "скорую реанимационную". Реанимационная возилась 2 часа, оказалось, что у Батюшки отек легких. Делали прокол, установили капельницу. Сделали все, что могли, потом врачи вышли и объявили, что если вам нужно делать какие-нибудь дела, делайте.

Батюшка уже не говорил, а только кивком головы выражал свое согласие или отказ. Среди посетителей оказался священник. Он при врачах стал читать Акафист Божией Матери, После Акафиста Батюшку причастил. Батюшка неспешно проглотил Св.Причастие. Когда же священник поднес крест, то сделал усилие рукой, чтобы перекреститься, но не смог, и губами коснулся креста.

Священник стал читать канон на исход души. В левую руку Батюшке дали зажженную свечу, а в правую постригальный крест. На восьмой песне Канона Батюшка три раза раздельно вздохнул — и больше уже не дышал.

Священник дочитал Канон, убедившись, что старец отошел, сняли с кровати его тело и положили на пол, по завещанию Батюшки. Это было в 16 часов 20 минут 24 августа 1979 года, в пятницу.

Священник надел на Батюшку орачицу под простыней, не обнажая его, и тело положили на стол. Была отслужена первая панихида.

В 8 часов вечера прибыл из Троице-Сергиевой Лавры иеромонах и иеродиакон и облачили Батюшку, по облачении была совершена панихида.

В 24 часа прибывшим иереем была совершена третья панихида.

В 6 часов утра другим прибывшим иереем была совершена еще одна панихида.

Перед выносом в церковь Николы в Кузнецах, что в Вешняковском переулке, вновь отслужил панихиду еще один священник.

Отпевали Батюшку его духовные чада-священники. Регентом хора тоже была его духовная дочь. Пели его духовные чада и семинаристы из Лавры.

После отпевания Батюшку обнесли вокруг церкви под колокольный звон, с пением "Святый Боже". Дорожки были усыпаны цветами. Почему отпевали именно здесь? — Последние годы своей жизни Батюшка посещал только этот храм. Во все памятные даты его здесь совершали панихиды.

Из храма все поехали на кладбище.

На 9-й день приехал протоиерей, духовное чадо Старца со времен Мордовии. Была большая панихида в церкви, оттуда поехали на кладбище, где снова отслужили панихиду, пел хор. Затем поминали Батюшку на квартире, где он провел последние годы.

20-й день тоже отмечали. Отмечали, конечно, и сороковой день, была заказная литургия, панихида в церкви, и после, на кладбище, снова панихида.

И вот мы на Николо-Архангельском кладбище




Это церквушка (одна из немногих в Москве), где молятся и за некрещеных усопших (мученику Уару)

Уже недалеко от входа нас встречает информационный стенд о батюшке Сампсоне

И дальше указатели и стенды стоят вдоль всего достаточно долгого пути к его могиле

На участке 33а, где похоронен батюшка в памятные дни собираются его чада и много людей (люди идут весь день, а одновременно их не меньше 300-400 человек), кто знает о нем и его подвиге.
Этот стенд стоит на развилке, вблизи могилы.

А это мы уже почти подошли к могилке. На заднем плане - синий куполок над могилой священника (отца батюшкиных духовных дочерей) и старца Сампсона.

Батюшка очень любил птиц - и кормушки возле его могилы всегда полны едой, а скворечники ждут гостей.

...

Сыну очень понравилось "окошко" над батюшкиной могилой.





Обидно, что внутреннее убранство часовенки мне сфотографировать не удалось - фотоаппарат не открылся, хотя ни до, ни после никаких проблем не было...

Возьму из интернета
...

Щас, Чандушка, закончим с конрольными и прочитаем обязательно

Вот ведь какая вера у человека была удивительная!

Да... столько испытаний выпало на его долю, а ведь не сломился, заботился о других, был опорой многим, дарил радость и силы своим чадам...
Удивительный человек.